Восставшие из стада
Новая этика по очень старым правилам
Что заставляет современных ученых, публицистов и писателей вести себя как жертвы северокорейской цензуры: массовая истерия, глобальные возмущения в ноосфере или глубокое чувство масла на бутерброде?
Если взять толстый-претолстый том «Цветоводство», изданный в самом начале 1953 года московским издательством «Сельхозгиз», то там на первых двадцати страницах можно прочитать массу любопытных вещей.
Про то, как раньше трудящиеся были вынуждены работать в поте лица своего на буржуазных угнетателей. Даже цветочки у этих угнетателей были лишь способом пить кровь трудового народа, который от зари до зари в цепях возделывал буржуазные розы и лилии, не имея даже возможности их понюхать. Но теперь советский народ, Коммунистическая партия и лично товарищ Сталин превратили цветоводство из растленной игрушки упадочнической эстетики в метод оздоровления и культурного воспитания советского народа. Вот двадцать предложений на тему – аллилуйя, выдохнули, теперь можно спокойно писать про удобрения, рассаду и пикировку.
Что поделаешь, тогда иначе было нельзя. Идеологические отделы и цензурные органы бдили. И если в царской России часто нельзя было писать то, что ты думаешь, то в СССР пошли немного дальше: непременно было нужно писать то, что ты, возможно, вовсе не думаешь.
Принцип изобрели, конечно, не в СССР. В XIV–XVII веках большинство книг и текстов начиналось с восхваления Христа, церкви, папы и разных добродетелей; объяснялось, что данный опус всецело поддерживает христианские ценности. Ну а дальше можно было хоть «Декамерон» выдавать, хоть про устройство Солнечной системы – в надежде, что внимательные очи инквизиции будут достаточно умаслены во вступлении.
Этот сеанс черной магии с последующим ее разоблачением крепко прописался в советской печатной продукции. С разбором мелкобуржуазного мышления автора и с парой цитат из Энгельса иногда ухитрялись даже совершенную крамолу печатать. Всем было слегка стыдно, но все всё понимали.
После исчезновения СССР и его питомцев некоторое время казалось, что эта древняя любопытная традиция канула в небытие. По крайней мере, канула там, где находится так называемый «цивилизованный мир», где пресса и печать свободны от полицейского надзора, а власти не трамбуют политических противников в тюрьмы. Но хорошо закопанное старое имеет тенденцию прорастать.
Колониальное кресло
В конце 2021 года в лондонской галерее Тейт прошла выставка «Хогарт и Европа». Очень неплохой жанровый художник Уильям Хогарт жил в Лондоне в XVIII веке и писал в основном сатирические картины про современное ему общество. Будни проституток, браки по расчету, ревнивые мужья, беспутные жены, уличные сценки. Бичевал кистью и обличал маслом. Но работники галереи Тейт решили, что обличений в экспозиции как-то мало. Кураторы выставки Элис Инсли и Мартин Майрон позаботились, чтобы в каталогах выставки и на этикетках у работ была написана вся правда. Согласно The Telegraph, на этикетке у картины, изображающей веселящихся мужчин, указано, что, хотя картина должна быть забавной, «пунш, который они пьют, и табак, который они курят, являются материальным свидетельством эксплуатации и рабства». В каталоге, сопровождающем картину, говорится, что мужчины, возможно, «тошнотворно празднуют так называемые мужественные поступки, то есть то, что сегодня мы могли бы назвать насилием, распущенностью и безответственностью».
Или, скажем, автопортрет Хогарта, на котором он изобразил себя сидящим на деревянном стуле и рисующим за мольбертом, тоже следует рассматривать в контексте рабства. Ведь стул Хогарта «может быть сделан из древесины, доставленной из колоний, древесины, которую добывали оставшиеся безымянными черные и коричневые люди, труд которых эксплуатировало общество». В каталоге подробно объясняется, что на этой выставке мы можем видеть сексизм, расизм и идеи белого превосходства. Чрезвычайная настойчивость и совсем уж высосанность из пальца этих яростных обличений стали причиной того, что о выставке заговорили в прессе и соцсетях. Даже для нашей странной эпохи это был перебор – фактически получился отдельный арт-перформанс, принесший выставке громкую славу. Так что, возможно, хитрюги Элис Инсли и Мартин Майрон все-таки знали, что делали.
Тяжкая жизнь трудовых барышень
Допустим, работники Тейт просто обладают хорошим нюхом на эффектный скандал. Но вот, например, обычная скромная статья в Википедии, посвященная творчеству Ричарда Редгрейва, художника XIX века. Уже четвертое предложение в биографии Редгрейва звучит так: «Ричард Редгрейв хорошо известен благодаря <...> тому, что одним из первых показал униженное положение женщин в обществе: швей, модисток, продавщиц...» Быть продавщицей или швеей, конечно, невыносимо унизительно. А самое знаменитое полотно Редгрейва «Гувернантка» вообще является «свидетельством угнетенного положения женщины». А что мы видим на той картине? Сидящая в хорошо обставленной комнате грустная девушка в элегантном атласном платье в окружении трех благонравных воспитанниц. Да, в XIX веке судьба гувернанток считалась печальной. Девушка, которая вынуждена работать за деньги, вызывала сочувствие. Правда, не очень понятно, почему сочувствовать ей должны, например, современные учительницы, которые, в отличие от гувернанток, должны платить налоги, сами заботиться о жилье и пище, возиться с сотней детей в день и все равно не иметь возможности за двадцать лет сколотить капитал. Редгрейв изобразил именно элиту гувернанток – чрезвычайно образованную девушку из хорошей семьи, чьи услуги стоили крайне дорого. Но кого это интересует? Если на картине женщина из прошлого, современная идеология требует выразить возмущение тогдашним положением женского пола. Работе прерафаэлита Ханта «Пробудившийся стыд» также предшествует во всех каталогах важное сообщение о том, как ужасна сексуальная эксплуатация женщин. На картине меж тем любовница юного красавца в своем роскошном будуаре, среди золота и шелков, но все искусство веды так скорбят о том, что герой не хочет жениться на героине и вывести ее из унизительного статуса дорогостоящей содержанки, словно эти искусствоведы сами всю жизнь занимались сексом только в законном, освященном церковью браке.