Сюр о чем-то большем
Как Гай Мэддин научился превращать сны в кино
Гай Мэддин, канадский режиссер-сновидец, выпустил «Слухи» — свой самый зрительский фильм за почти 40 лет карьеры: там снялись Кейт Бланшетт и Алисия Викандер, там есть даже сюжет и жанр — встреча супергероев «большой семерки» на фоне конца света. Но все это лишь подчеркивает статус Мэддина как главного сюрреалиста последних времен. «Слово "реализм" в кино для меня бессмысленно»,— говорит он.
Сон о мертвом отце
Культовый режиссер, чей фильм впервые оказался в каннской программе в этом году (не в конкурсе, правда), самоучка, «анти-Линч»; человек, вписавший Виннипег в кинематографическую карту мира, человек, вмерзший в Виннипег по самую шею. Если вы видели один — любой — его фильм, вы сможете узнать его по одной монтажной склейке, по одной перевранной цитате из Бунюэля или Штрогейма. Его маниакальная любовь к классическому кино, его зацикленность на мелодраматических преувеличениях, его умение сделать возвышенное невинным, а смешное — страшным, его преклонение перед призраками, в том числе — призраками кино, восхитительное алхимическое варево, в которое превращается каждый его фильм; наконец, его умение втянуть зрителя в свои сны, в их неустойчивость и непоколебимость — все это делает Гая Мэддина… собственно, кем? Современным сюрреалистом? Постмодернистом? Модернистом? Экспериментатором? Авангардистом?
Гаем Мэддином. Слишком серьезным для постмодерниста, слишком ироничным для сюрреалиста, слишком невинным для всего остального. Не вмещающимся в рамки.
Свой первый фильм Мэддин снял довольно поздно, когда ему было около 30, а смотреть кино по-настоящему, запойно, даже «маниакально», начал в 24 года. До этого он работал в банке, был маляром (герой его «Клейма на мозге» — маляр Гай Мэддин, который возвращается в дом-маяк своего детства, чтобы по просьбе матери покрасить его, но прошлое проглядывает и сквозь два слоя краски), еще раньше — помогал отцу, который тренировал национальную хоккейную сборную Канады (в «Моем Виннипеге» он рассказывает, как украл свитер советского хоккеиста и принес домой, «чтобы сделать в нем несколько эротических взмахов клюшкой»).
Первые свои фильмы он снимал с друзьями, с почти нулевым бюджетом («Мертвый отец» в 1986 году обошелся в $5000), и сравнивал себя с гаражными группами. Единственное, чего он хотел в своих первых фильмах,— приблизиться к собственным сновидческим опытам, воспроизвести повторяющийся сон, в котором к нему приходит мертвый отец. Технические ограничения — бюджет, оборудование, незнание или отказ от знания законов кино — превратили дебют Мэддина в сюрреалистическую игрушку. В самом начале «Мертвого отца» сам Мэддин в военно-морской форме улыбается в камеру, потом девочки играют в карты на столе, где лежит труп. «Мертвый отец» — кино не личное, а надличное, это сновидческое искажение памяти, а может быть, сновидческое искажение забвения.
Для Мэддина сны — это форма забвения. Как и кино, собственно.
Он терпеть не мог учиться и поэтому вынужден был переизобретать кинематограф — собственно, вся его карьера как будто создает параллельную историю кино, он идет от сюрреализма через немецкий экспрессионизм, советский киноавангард, мелодрамы Дугласа Сирка, бульварные хорроры, нуары, мюзиклы, квазидок — к концу света, концу кинематографа, концу сна.
Сон о любви к сновидениям
Главный фильм его жизни — бунюэлевский «Золотой век». В свои 24 он посмотрел этот фильм сотню раз подряд на кинопроекторе с друзьями. «Проецировали не на экран, а на деревья на улице или на снежные сугробы». Так что Мэддин начался не просто с сюрреализма, а с сюрреализма, спроецированного на сугробы. Бунюэль для него скорее «примитивный» кинематографист, и именно к этому всегда стремился сам Мэддин: он собирался быть «примитивным кинематографистом», работающим с «некоей современной формой сюрреализма в попытке воссоздать сновидческие эмоции и ощущения», и тень для него была «самым дешевым реквизитом». Андре Бретон, главный теоретик сюрреализма, писал, что во сне любит больше всего то, «что тонет при пробуждении, все, что не связано с впечатлениями предыдущего дня,— темную поросль, уродливые ветви...» Мэддин экспериментировал с мюзиклами («Самая печальная музыка на свете»), с нуарами («Замочная скважина»), но во всех его фильмах главным было вот это: что тонет при пробуждении.