Чем больше мы знаем о Леме, тем меньше его понимаем

ДилетантКультура

Станислав Лем

Портретная галерея Дмитрия Быкова

1.

Чем больше мы знаем о Леме, тем меньше его понимаем. Кажется, издано все — эссе, рецензии, интервью, записные книжки, переписка; вышли подробные биографии на главных языках, в одной России за последний год две; жизнь Лема описана им самим, да и не так много в ней было событий. И тем не менее, чтобы рассказать о нем правду и хоть приблизительно разобраться в эволюии его взглядов, нам придется пересмотреть ни много ни мало всю историю ХХ века. Потому что Лем принадлежит к числу тех весьма немногих художников, которые никак не вписываются в исторические схемы. Коротко говоря, Лем знаменует собою отказ от прежней концепции человека и конец проекта «человек» как такового. Главные его тексты складываются в летопись расцеловечивания, и если был на свете человек, который больше других сделал для развенчания антропоморфных представлений о Боге и мире, — то это он. У Лема очень мало человеческих эмоций, и единственная его эмоциональная доминанта, которую можно разглядеть и в эссе, и в романах, и даже в юмористических его вещах, — бесконечная тоска одинокого сверхразума, печаль выродка в мире людей. Ему не с кем поделиться мыслями — других таких нет; он ни от кого не слышит отклика, людские страсти ему даже не забавны. Это не тоска Бога — Богу-то как раз есть с кем поговорить, он все это создал, все носит его черты; это именно печаль инопланетного существа среди людей, по-своему очень милых, но совершенно чужих. Вдобавок Лем сознает обреченность их цивилизации, а сам он бессмертен, как Камил у Стругацких в «Далекой Радуге» — человек-машина, обреченный вновь и вновь выживать в бесконечных апокалипсисах.

Всегда ли Лем таким был? Наверное, не всегда. Он жертва мировой войны, которая и показала ему наглядней, чем все прочие события ХХ века: история, какой мы ее знали, закончилась. Человечество подошло к финалу, заглянуло в бездну и никогда не будет прежним. Лем «сдвинулся» — или, если хотите, тронулся, но со знаком плюс, — не сразу, потому что иногда травма дает о себе знать годы спустя, на гуманистической и даже на коммунистической инерции он написал «Астронавтов» и «Магелланово облако», два первых своих романа, которые не разрешал перепечатывать. В них уже есть лемовское, особенно в первом, в тех главах, где описывается венерианская цивилизация с ее неостановимыми заводами, производящими нечто бесконечное и бессмысленное; непостижимость мира — поданная через распространенную в то время метафору Контакта, — уже там есть. Но настоящий Лем начался в «Возвращения со звезд», с «Эдема», — с романов, в которых мир представал принципиально непостижимым и, главное, чрезвычайно негостеприимным для человека. Большой антропный принцип, — согласно которому, грубо говоря, все тут для нас, — вызывал у Лема мрачный, дребезжащий смешок (он вообще отзывался о человечестве нелестно, особенно презрительно — о журналистах, кинематографистах и о большинстве политиков). «Космос не приспособлен для нас, именно поэтому мы никогда от него не откажемся» — эта обреченная, а в общем, и гордая мысль высказана в «Насморке», и если заменить космос на мир — а в чем, собственно разница? — получится своего рода девиз. Меня никто тут не ждет, именно поэтому я тут буду; если вдуматься, эта фраза описывает, скажем, все шекспировские трагедии.

2.

Характер своей травмы Лем описал только в «Гласе Господа», написанном сорок лет спустя — вот как долго он не решался рассказать о себе главное: «Он покинул родину в тридцать лет, один как перст: вся семья его была уничтожена». (Все родственники Лема, польские евреи, погибли во время оккупации Польши; его семья спаслась благодаря поддельным документам, — Д. Б.). «Раппопорт рассказал, как у него на глазах — кажется, в 1942 году — происходила массовая экзекуция в его родном городе.

Его схватили на улице вместе с другими случайными прохожими; их расстреливали группами во дворе недавно разбомбленной тюрьмы, одно крыло которой еще горело. Раппопорт описывал подробности этой операции очень спокойно. Одни впали в странное оцепенение, другие пытались спастись — самыми безумными способами. Раппопорту запомнился молодой человек, который, подбежав к немецкому жандарму, начал кричать, что он не еврей, — но кричал он это по-еврейски (на идиш), видимо, не зная немецкого языка. Раппопорт ощутил сумасшедший комизм ситуации; и тут всего важнее для него стало сберечь до конца ясность сознания — ту самую, что позволяла ему смотреть на эту сцену с интеллектуальной дистанции. Однако для этого необходимо было найти какую-то ценность вовне, какую-то опору для ума; а так как никакой опоры у него не было, он решил уверовать в перевоплощение, хотя бы на пятнадцать двадцать минут — этого ему бы хватило. Но уверовать отвлеченно, абстрактно не получалось никак, и тогда он выбрал среди офицеров, стоявших поодаль от места казни, одного, который выделялся своим обликом.

Раппопорт описал его так, будто смотрел на фотографию. Это был бог войны — молодой, статный, высокий; серебряное шитье его мундира словно бы поседело или подернулось пеплом от жара. Он был в полном боевом снаряжении — “Железный крест” у воротника, бинокль в футляре на груди, глубокий шлем, револьвер в кобуре, для удобства сдвинутый к пряжке ремня; рукой в перчатке он держал чистый, аккуратно сложенный платок, который время от времени прикладывал к носу. Он внушил себе, что в тот миг, когда его, Раппопорта, расстреляют, он перевоплотится в этого немца.

Он прекрасно сознавал, что это совершенный вздор с точки зрения любой метафизической доктрины, включая само учение о перевоплощении, ведь “место в теле” было уже занято. Но это как-то ему не мешало, — напротив, чем дольше и чем более жадно всматривался он в своего избранника, тем упорнее цеплялось его сознание за нелепую мысль, призванную служить ему опорой до последнего мига; тот человек словно бы возвращал ему надежду, нес ему помощь.

Хотя Раппопорт и об этом говорил совершенно спокойно, в его словах мне почудилось что-то вроде восхищения “молодым божеством”, которое так мастерски дирижировало всей операцией, не двигаясь с места, не крича, не впадая в полупьяный транс пинков и ударов, — не то что его подчиненные с железными бляхами на груди. Раппопорт вдруг понял, почему они именно так и должны поступать: палачи прятались от своих жертв за стеной ненависти, а ненависть не могли бы разжечь в себе без жестокостей и поэтому колотили евреев прикладами; им нужно было, чтобы кровь текла из рассеченных голов, коркой засыхая на лицах, превращая их в нечто уродливое, нечеловеческое и тем самым — повторяю за Раппопортом — не оставляя места для ужаса или жалости.

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Джоан Роулинг Джоан Роулинг

Роулинг заслуживает того, чтобы её признали великим современным писателем

Дилетант
Братство отца Братство отца

Чеховские три сестры мечтали о Москве, о счастливом и недостижимом далёко, способном изменить их жизнь к лучшему. Три брата Делон всегда стремились «к отцу» – чужому и не досягаемому. Они верили: будь он рядом, их судьбы сложились бы иначе. Но так ли это на самом деле?

СНОБ
Личная жизнь Анны Австрийской Личная жизнь Анны Австрийской

Анна Австрийская считалась самой красивой женщиной Европы своего времени

Дилетант
Балет в 5-ти действиях: Зимняя сказка Балет в 5-ти действиях: Зимняя сказка

Вызов – вот что заставляет, однажды попробовав снежно-бензиновый наркотик

Популярная механика
Боксёрские перчатки узника №136954 Боксёрские перчатки узника №136954

Саламо Арух, уроженец Салоники, был схвачен нацистами в мае 1943 года

Дилетант
Фабрика песен Фабрика песен

Основатель агентства МИАН запускает стартап, подбирающий тексты к музыке

РБК
Святилище соблазнов Святилище соблазнов

ГУМ — самая модная витрина столицы

Караван историй
Красивая и надежная Красивая и надежная

Что может быть лучше, чем заветная мечта, которая сбылась? Читательница «АвтоМира» Екатерина Калинкина поделилась своей счастливой историей и рассказала о том, каково было впервые пересесть с седана на кроссовер

АвтоМир
Ирвин Уэлш Ирвин Уэлш

Правила жизни автора «На игле» Ирвина Уэлша

Esquire
Крым Крым

Знакомый с детства полуостров, от одного названия которого веет хвойным воздухом, розмарином и морской солью, открыл свои нехоженые тропы.

АвтоМир
Я Милоша узнаю Я Милоша узнаю

Милош Бикович: чем рус­ские де­вуш­ки от­ли­ча­ют­ся от сербских

Glamour
Происхождение видов Происхождение видов

Как создаются лучшие научные иллюстрации

Популярная механика
Анатомия торта Анатомия торта

Торты Натальи Ярославской превратились в московскую легенду. За время существования ее кондитерского дома «Vozduh / Воздух» она поняла: торт можно сделать любым – хоть в виде слона в натуральную величину или аэростата. Среди клиентов Ярославской – Герман Греф, семья Михалковых, Наина Ельцина. Кондитер рассказала «Снобу» о самых сложных заказах и о том, что может послужить идеей для очередного кулинарного подвига.

СНОБ
Кто вы, «нестарый кавказец»? Кто вы, «нестарый кавказец»?

Атрибуция военных портретов — дело сложное

Дилетант
Не все «О’кей» Не все «О’кей»

Каким еще бизнесом занимаются владельцы крупной сети супермаркетов.

Forbes
Роковая страсть Роковая страсть

Фэшн-дизайнер Джон Варватос – о влиянии музыки и важности собственного стиля

Playboy
Твигги Твигги

Правила жизни модели Твигги (настоящее имя Лесли Хорнби)

Esquire
Елена Крепкогорская. Жора и его Муза Елена Крепкогорская. Жора и его Муза

Никогда не смотрела на него как на кумира, который будет кому-то интересен

Караван историй
Глаза в пол Глаза в пол

Почему равенство полов приведет к миру во всем мире

Esquire
Honda CR-V Honda CR-V

С моделью пятого поколения, которая появится в 2018 году, японцы намереваются удержать неожиданный рекорд – статус самого продаваемого кроссовера в мире.

Quattroruote
Иудейская война Иудейская война

В период правления Нерона в империи началось одно из самых кровавых восстаний

Дилетант
Пароль второго плана Пароль второго плана

Как «Модный медведь» и «Уютный медведь» совершили главную хакерскую атаку года

Esquire
Юлия Хлынина. За кулисами таинственной страсти Юлия Хлынина. За кулисами таинственной страсти

В нашей профессии на самом деле много сложного

Караван историй
Те, кто не забыл Те, кто не забыл

История гауптштурмфюрера СС и девушки из гетто.

СНОБ
Жертвы двух диктатур Жертвы двух диктатур

Число захваченных немцами в плен 1941–1942 солдат Красной армии беспрецедентно

Дилетант
Осень без патриарха Осень без патриарха

Как Ташкент встретил известие о смерти Ислама Каримова

Esquire
Maserati Levante S Maserati Levante S

В Модене решили расширить горизонты. Казалось бы, новая модель далека от традиций марки. Но когда садишься за руль, все быстро встает на свои места.

Quattroruote
Нежный возраст Нежный возраст

Главный ре­дак­тор L’Officiel и луч­ший ин­тер­вью­ер «Дождя» Ксения Собчак риск­ну­ла пуб­лич­но об­су­дить со­кро­вен­ное — свою бе­ре­мен­ность — с глав­ным ре­дак­то­ром «Татлера» Ксенией Соловьёвой.

Tatler
День дружбиста День дружбиста

В Пушкинских горах уже второй год подряд проходит фестиваль «Заповедник», не имеющий к Александру Сергеевичу никакого касательства. Более того, он посвящен другому писателю. Сергею Довлатову. «Сноб» попытался разобраться почему, зачем и доколе.

СНОБ
Subaru Outback Subaru Outback

Универсал повышенной проходимости, идею которого охотно эксплуатируют многие мировые бренды, пользуется авторитетом в России. Практичный, вместительный и безотказный. А еще дорогой. Посмотрим, найдутся ли у Outback IV поколения еще недостатки.

АвтоМир
Открыть в приложении