«Я очень много придумал того, что уже было». Интервью с художником Александром Джикией
10 октября в библиотеке ММОМА прошла первая встреча из цикла «ММОМА x Сноб: проект “В красках” выходит в офлайн». Автор проекта «В красках» Егор Спесивцев поговорил с художником Александром Джикией о снах, значении рисунков, первых стихотворениях и современном искусстве
Александр Ролланович, ваши рисунки часто основаны на снах — можете объяснить, как пересказать сон, при этом его не объясняя?
Знаете, я уже привык, что меня все время называют «Александр Ролланович», хотя на самом деле все те картинки, которые мы будем сегодня обсуждать, были написаны в известной степени другим человеком. Это началось, страшно подумать, лет сорок назад. Люди не любят говорить о возрасте — как-то не принято, а вот я начну именно с этого. Возраст — это странная вещь, потому что он есть снаружи, а изнутри его нет.
Когда ты смотришь изнутри себя наружу, там происходит все то же самое. Хотя, конечно, снаружи все меняется и меняется неприятно. Тот мир, с которым я привык иметь дело и мог взаимодействовать, ушел. Но очень большая его часть, как ни странно, осталась. Я очень рад, что наши люди, как говаривал Воланд в известной книжке, точно такие, какие были раньше. То есть люди живые. Это очень хорошо.
И вторая вещь, которая мне тоже очень интересна: что есть люди, как Егор, которые «в своей юности» смотрели эти картинки. Для меня это удивительно, потому что публиковались они очень давно в журнале «Студенческий меридиан», где у меня был карт-бланш. Меня там любили.
Это было в конце 1980-х?
Это были 1988–1989 годы — что это было за время, молодежь не понимает совсем. У нас считалось, что вокруг цензура, а ведь уже перестройка и все такое. А мне говорили: «Что принесешь, то мы и печатаем» — и я рисовал картинки три-четыре раза в месяц. Я не знаю, сколько миллионов экземпляров было, каким тиражом он выходил, но я реально с этого жил.
Мне платили такие гонорары — это не было запредельно много, но на работу ходить не надо было. То есть я получал нормальную зарплату за то, что я раз в месяц публиковал шесть-восемь картинок в журнале. Иногда я публиковал их в «Новом времени», был и такой журнал. И вот, видимо, тогда, при таких тиражах, кто-то эти картинки на самом деле видел в большом количестве.
Общество тогда было более гомогенным, люди были одинаковыми — и по своему финансовому статусу, и по своему интеллектуальному багажу. Причем первый был гораздо меньше, а второй гораздо больше — видимо, это взаимосвязано. И люди друг друга понимали с полуслова, с намеков и полунамеков, поэтому мои картинки, в принципе, были понятны.
В смысле злободневны — или вписаны в общий культурный контекст?
Я не могу сказать, например, что картина «Триумф милиционера» злободневная. Это были аллюзии на какого-нибудь Пригова, который писал стихотворения про милиционера. И это было понятно и смешно.
Для молодежи объясню: у милиционеров не было оружия, они ходили без него. Когда в 1980 году мы во время Олимпиады впервые увидели резиновые дубинки, это был шок. Видишь в метро мента с дубинкой — и возникает диссонанс. В 1990-е годы по метро стали ходить милиционеры с автоматами, и это была такая сильная перемена парадигмы мировосприятия. Но эта картинка написана в 1988 году, когда они с автоматами еще не ходили.
Как любой молодой человек, я нарывался на разговоры с милиционерами чаще, потому что я был одет не по форме. То есть я, например, мог быть побрит налысо, в сандалиях на босу ногу и с офицерской планшеткой. Они ко мне подходили, спрашивали: «Ты откуда такой? Ты че здесь ходишь? Ты куда едешь?» Я отвечал: «Домой». — «Ты где живешь?» Говорю: «На Ленинском проспекте». — «А почему в другую сторону едешь?» Я вскакиваю: «Блин, я еду в другую сторону!» — «Сидеть!» Хотя я на самом деле случайно ехал не туда.
Вернемся ко снам.
Вообще-то я абсолютно уверен в том, что жизнь — это сон. В жизни случается огромное количество вещей, которые не могут случаться. Например, ты выходишь из дома и встречаешь человека с переломанной рукой — и дальше ты целый день встречаешь людей, у которых сломана рука. Если ты с утра попал на поезд, то попадешь и на следующий. А если на первый поезд опоздал — ты будешь весь день опаздывать на все поезда. Но это же не реальность.
Это не может быть реальностью. Законы, по которым устроена жизнь, абсолютно чудесные. И таких вещей полно. Ты всякий раз встречаешь какого-то человека, которого тебе надо встретить, в том месте, в котором должен. И в результате возникают какие-то ситуации, целые сюжеты. У меня было несколько дней в моей жизни, которые были как сон: от начала и до конца.
Перескажете какой-нибудь из них?
19 октября 1984 года — между прочим, день рождения пушкинского Лицея, это надо помнить — я делал диплом в МАРХИ. Мне надо было ехать в какую-то деревню в Чеховском районе, чтобы сфотографировать места, где я должен был делать свою дипломную работу. А учился я на самом отстойном направлении в МАРХИ, которое называлось «агропром». Это была самая отстойная группа, там никто не хотел учиться. Я в нее попал. И мой диплом был по поселку на 10 тысяч жителей.
И вот я поехал с фотоаппаратом «Зенит» и с какими-то картами искать эту деревню. Грязь, дождь, холодно, я куда-то иду, потом на автобусе еду. Приехал — встречаю старуху в ватнике, с коровой. Она куда-то загоняет корову палкой, а на ватнике у нее белым написано: «191». Я сфотографировал старуху, но пленка плохо проявилась и фотография не получилась, поэтому пришлось нарисовать. Эта картинка не сохранилась, она называется «191-я старуха» — и это правда, это реальная жизнь.
Походил я по этой грязи, пофотографировал, а автобус назад приезжал только через час. И рядом был такой лесок: елочки маленькие, свежепосаженные. Поскольку автобуса не было, я залез под эти елочки — и попал в другой мир. Там было сухо, тепло и росло огромное количество разноцветных грибов — оранжевых, фиолетовых, синеньких. Ходить там было нельзя, потому что елочки маленькие, поэтому я ползал по этим рядам, смотрел эти грибочки.
Приехал автобус, я доехал до станции, но еще надо было два часа ждать поезда. Там я встретил очень красивую девушку в белой куртке. Мы сидим, я смотрю на нее периодически. И тут заходят уголовники — такие настоящие, вот прямо ужасные, страшные уголовники. И люди сидят на этой маленькой станции в ожидании поезда. Уголовники ходят, и один другому говорит: «Этот?» Другой ему отвечает «Нет, не этот». — «Этот?» — «Не этот». И как-то страшновато. В итоге они прошли мимо всех и ушли.Девушка выходит на перрон, я выхожу вслед за девушкой — и предлагаю ей почему-то семечек, которые у меня были с собой. Она почему-то не отказывается и начинает мне рассказывать историю, что она сбежала со свадьбы — она была какой-то подругой невесты. Всю дорогу в Москву мы ехали с этой девушкой. Почему-то она была монархистка. Это, напомню, 1984 год, 19 октября. Я был за красных и против белых, но я вежливо слушаю, потому что девушка красивая.
Доехали мы, значит, до Казанского вокзала, до станции метро «Комсомольская». Я не стал спрашивать у девушки телефон — решил, что если есть судьба, то мы встретимся. Больше мы никогда не встретились — и слава богу. Вот такой был день. Он был заполнен еще какими-то деталями, которые сейчас уже забылись, но такая вещь легко могла присниться.
То есть рисунок — это единственный способ зафиксировать сон?
Да, в реальности можно фотографировать, а то, что я увидел во сне, я могу нарисовать. Отсюда и происходили эти картинки — просто во сне фотоаппарата нет. Хотя у меня во сне часто есть фотоаппарат, и я часто фотографирую во сне. Например, сегодня мне снились множественные НЛО, которые я тоже фотографировал. Они сейчас правда летают, но в жизни я их еще не видел, а во снах вижу с детства. Такие огромные эскадрильи НЛО.
Мне в детстве приснился страшный сюжет, который я тогда еще точно не мог нигде подсмотреть: я маленький, сижу у мамы на коленях, потом иду в соседнюю комнату — а там тоже мама. Возвращаюсь в предыдущую — и там мама. Но с одной из них что-то не то (только я уже не помню с какой). И потом ко мне уже во взрослом возрасте воспоминание об этом сне возвращалось. У вас бывали какие-то похожие повторяющиеся сны?