Трудно пить богу
Как Алексей Герман снял фильм-запой
«Трудно быть богом» Алексея Германа — самое отчаянно-грандиозное произведение русского кинематографа: 45 лет с момента задумки до выхода на экран, 14 лет работы над фильмом, который режиссер так и не успел закончить. Этот истязающий, доводящий зрителя до исступления фильм — размышление об истории, превращенное в беспощадный алкогольный делирий.
Книга Аркадия и Бориса Стругацких «Трудно быть богом» — редкий случай обратной литературной эволюции. Известный факт: приключенчески‑исторический роман, в XIX веке бывший серьезным жанром, в следующем столетии становится детским каникулярным чтением. Стругацкие задумывают свою книгу как развлекательную поделку в духе Вальтера Скотта и Александра Дюма (только с научно‑фантастическим элементом), но в процессе работы роман превращается в философическое размышление об устройстве истории.
«Бог» книги не только могущественное существо, способное вершить судьбы смертных, карать их и миловать,— то, чем не хочет быть для жителей чужой планеты землянин Румата и чем он невольно становится. Важнее другое: бог — инстанция, заверяющая течение истории. Это не совсем христианский или ветхозаветный бог, скорее гегелевский абсолютный дух. В варианте советского марксизма место подобного бога‑гаранта истины заменяет свод законов исторической диалектики, нарратив о поступательном движении от формации к формации: рабовладение, феодализм, капитализм, социализм. Носитель этой истины — действующий в романе Институт экспериментальной истории. В коммунистическом Мире Полудня (как он описан в предшествующей «Трудно быть богом» книге «Полдень, XXII век») история кончилась, достигла своего логического финала. Человечество пришло к совершенству; дальше — только развертывание научных и хозяйственных триумфов, не способное ничего сущностно изменить в его положении. Задача института, посылающего своих работников на отсталые планеты, где история все еще длится,— перепроверка уже хорошо известных законов. Это, в общем‑то, игра в бисер — одна из интеллектуальных забав, которым предается дошедший до идеала человек‑бог или, точнее, общество‑бог.
Забава оборачивается катастрофой — не только личной, моральной катастрофой участников эксперимента, но и катастрофой интеллектуальной. При встрече с еще идущей историей оказывается, что универсальные законы не очень работают, великолепные объяснительные схемы маскируют кровавый хаос, а этот хаос заражает и затягивает в себя всякого, кто к нему прикоснется, включая самих представителей высших законов. (Стругацкие не пишут этого прямо, да и вообще у цикла не очень логичная хронология, но можно предположить, что действующая в следующих романах о Мире Полудня каста