Голые и смешные

Если артисты раздеваются, значит, это кому-нибудь нужно

Вот, пиписьки, вы говорите. Лабает он сомнительные постановки, да на наши же деньги. А еще оголенные задницы. И тоже — из бюджета. Негодяй, растлитель нравов. И где она, эта воспитательная функция театра, спрашиваете вы.

У супруги моей есть в Москве театральное ателье. Недавно ей заказали несколько ростовых гуттаперчевых кукол-девушек. Ну, заказали и заказали. Каких только спектаклей теперь не ставят. Ладно. Работа по эскизам сделана, заплатили отлично. Проходит время. Кукол приносят обратно. Не могли бы вы их отреставрировать, говорят. Смущенно так говорят, как будто даже отводя глаза в сторону. А те действительно какие-то расхристанные. У одной рука едва не оторвана, у другой грудь набок травматически съехала. Помада алая по всему лицу размазана. Словно их били или чего хуже. Слово за слово — выясняется, что это участницы мюзикла в модном иммерсивном стиле, предполагающем активное вовлечение зрителей в представление. Называется «Черный русский», поставлен по пушкинскому «Дубровскому». И да — зрителям там дают сексуальную волю, с куклами-девушками они творят что нафантазируют.

Так художник увидел, как говорится. И он в своем праве. У нас свободная страна.

В прошедшем театральном сезоне между тем это был едва ли не самый коммерчески успешный проект. Билеты стоили в среднем пять тысяч рублей, в праздничные новогодние дни доходило до пятнадцати тысяч. Раскупались мгновенно.

Кем раскупались? Кем, кем! Да вами и раскупались. Или можно подумать, что залы набиваются сплошь Чулпан Хаматовыми, Улицкими, Быковыми и всеми, кто приходил поддержать мастера театра к зданию суда? Ну, тогда им пришлось бы раз по десять на каждый спектакль ходить. А такого даже они не выдержали бы.

И ведь это не сегодня все началось, не вчера. Тысячелетия назад.

Раз было, когда в конце прошлого тысячелетия я работал в еженедельнике «Культура», — приболела у нас театральный критик. Мне предложили: «Ее билет в “Ленком” пропадает — не хочешь сходить?» «Отчего ж не сходить — схожу, — отвечаю, — тем более даром». Давали один из премьерных спектаклей под названием «Мистификация». Об этой постановке тогда много говорили, обсуждали мастерство драматурга Нины Садур и режиссера Марка Захарова, которые по мотивам гоголевских произведений тонко намекнули на российскую актуальность. Самый дешевый билет стоил огромные по тем временам сто долларов. Но уже был раскуплен и партер. Аншлаг, словом.

Зал — в предвкушении. Чичикова играет артист Дмитрий Певцов. На одной из летучек в нашей газете кто-то назвал его статуарным гимнастом. Павел Иванович в его исполнении действительно сразу больше напомнил мне спортсмена, чем коллежского советника в отставке. Но я к этому был готов.

А далее начались проверки на прочность моей веры в то, что театральное искусство есть особая форма общественного сознания.

Пушкин в виде нечистой силы? Ну, предположим. Перестрелка а-ля «спецназ-шоу» в имении Ноздрева? Хорошо, пусть будет. Панночка женит на себе Певцова и рожает ему мертвое дитя? Так и быть.

Чубарый чичиковский конь-подлец заговорил нечеловечьим голосом и хочет овладеть хозяином в миссионерской позе? А вот это уже перебор, ребята, это уже невыносимо.

Я покинул зал прямо посреди эмоционального монолога какого-то живого мертвеца, благо мое место находилось почти с краю.

В фойе не было ни души. Ни мертвой, ни живой. Я раздраженно размышлял о том, хватило бы у меня лихости вот так же уйти со спектакля, если б заплатил за него из своего кармана, и какой это все-таки ловкий рыночный ход — высокая стоимость билета.

Потом я долго ждал, пока обнаружится какая-нибудь из гардеробщиц, чтобы забрать свою одежду. Они пили чай в комнате отдыха, совершенно убежденные в том, что до первых звуков овации никто из зрителей не появится.

На мое учтивое, многократно повторенное «кхе-кхе» вышла, наконец, продравшись сквозь состоятельные шубы и пальто, приветливая старушка.

— Может быть, врача вам позвать? — обеспокоенно спросила она, взглянув на меня.

— Зачем?

— Вы же морщитесь. Я же вижу, как вам плохо.

После я несколько лет театров избегал. Думаю, имела место психотравма.

Ну не ходите вы тогда на эти спектакли, не смотрите! Глядишь, мастера театра и стали бы вместо пиписек и оголенных задниц пусть хоть Дориана Грея ставить, зато одетого, в скучных фраках первоисточника.

Но вы ведь и ходите, и смотрите.

Это как с порнушкой. Все балуются, всем нравится, однако никто не признается.

Помню, на книжной ярмарке в спорткомплексе «Олимпийский» тертый дядька на раскладном столике торговал всего двумя наименованиями: старыми журналами «Плейбой» и новыми лупами различных размеров. Вот это я понимаю: ни грамма лицемерия, а также — верх маркетинга.

Что же касается воспитательной роли театра, то здесь никогда не угадаешь, в какую сторону заведет. То ли освободит, то ли наоборот.

Тут одной знакомой, театральному работнику, сын-подросток заявил: не верю, дескать, в Бога. Что ей, православной, делать? Она взяла и купила ему билет на рок-оперу «Иисус Христос — суперзвезда». Пришла в театр и спрашивает:

— Кто у нас Иисуса играет в следующем спектакле?

— Коля, — отвечают ей.

Она находит артиста:

— Коля, ты уж постарайся — дай слезу. Очень надо.

В этот момент подходит Мария Магдалина и говорит скорбно:

— И мой — тоже.

— Что — тоже?

— Не верит.

В общем, решили дамы объединиться и посадить неверующих юношей вместе прямо перед сценой — чтобы Коле удобнее было воздействовать на них силой и правдой своего искусства.

Вот, ждем пока — как сработает.