Бабкина на все времена
В ней столько бодрости, столько драйва и вообще нет возраста! Надежда Бабкина сочетает в себе, казалось бы, несочетаемое. Она с упорством и вдохновением пропагандирует фольклорное творчество, а с другой стороны является соведущей «Модного приговора» на Первом, и это уже совсем другая история. Ей нравится быть разной, непредсказуемой, нравится играть драматические роли, и у нее всегда всё получается на отлично!
Вадим, давай спрашивай. Я тебе сдаюсь.
Спасибо. Хочу начать с того, что я под впечатлением от вашего рабочего кабинета.
Это не кабинет, это гримерка, где я одеваюсь, переодеваюсь, готовлюсь к спектаклям. У меня там личные вещи, даже на всякий случай одеяло и подушка, чтобы прилечь, если есть немного времени.
Я скорее не про костюмы, шубы, а про температурный режим. Сколько там? Градусов десять? Как в холодильнике.
Понятия не имею. Но это и есть холодильник, по сути. Я обожаю такую температуру. Я и дома так сплю и еще окна открываю. Серёга, мой директор, в гости приходит и требует что-то потеплее на себя надеть. И это несмотря на то, что я южанка и волжская казачка, темпераментная и жару обожаю.
Ну хорошо, а вот под этот «холодильник» нужно было себя как-то настраивать, закалять?
Нет. Во-первых, там, где прохладно, есть некие ощущения нормального состояния. Зачем себя настраивать, закалять? Большую часть жизни от рождения я нахожусь здесь, а не на своей родине. Я адаптировалась, потому что здесь холода, хотя в Астрахани, в Астраханской области резко континентальный климат, там летом температура +40.
Там, откуда вы родом.
Да, я родом из мест Степана Разина, оттуда и бунтарский характер. Те, кто там родился, много чего впитали в себя. Так что для меня перемена всяких температур — это нормально.
Поэтому вы выглядите так прекрасно.
Да, я выгляжу замороженной слегка, но не отмороженной, что важно. (Смеется.)
Знаете, о чем я хотел поговорить... Это, конечно, удивительная метаморфоза вашей жизни: вы всю жизнь проповедуете русскую песню, народность. Вот где та грань — между специализацией для фольклориста и тем, чтобы это стало массовым достоянием?
Специализация для фольклористов — это удивительная история. Я была в этой же ситуации: ездила в экспедиции, узнавала, как люди живут, чем наполняют свои души, чем интересуются, какой у них труд. Я выезжала в разные регионы страны, чтобы почерпнуть материал. Тогда были такие убогие магнитофоны, и мы всё записывали на них.
Это было, когда вы в «Гнесинке» учились?
Да. Я, кстати, три института окончила... Когда ты приезжаешь в глубинку, на тебя смотрят: «Ага, городская приехала». На самом деле никто даже не собирался вдаваться в подробности, откуда ты: давай приобщайся с нами к труду. Я должна была с местными полоть, пахать, собирать помидоры — если это на юге, а если на севере — там совсем другая история: ты должна таскать воду на себе, благо я человек деревенский, коромысло для меня — норма жизни. В общем, чтобы тебе о чем-то рассказывать и оказывать доверие, ты должен…
…через себя всё пропустить.
Ну конечно!
Вы всегда были такой неугомонной?
С самого рождения. Это моя природа, это и генетика, и воспитание. Мне родители всегда говорили: «Ты по ошибке девочкой родилась». Озорная была. Но это мне не мешало стать тем, кем я стала. Нет, сначала мешало: в цивилизованном обществе в Москве приходилось и на язык себе наступать, и в поведенческом варианте быть мягче.
В чем это проявлялось?
Да во всем. Лишнее слово не сказать — а я же привыкла правду-матку в глаза лупить, а это далеко не всем нравится. Когда человек переставал со мной разговаривать и вообще дела какие-то вести, я понимала, что что-то сделала не так, потому что, прежде чем кого-либо винить, надо к себе обратиться.
В такие моменты рядом был кто-то, кто вас поддерживал?
Как ни странно, несмотря на мою неугомонность, всегда со мной рядом находились соответствующие люди, которые очень сильно влияли на мое формирование.
Ну вы же притягиваете к себе людей, у вас ведь очень сильная энергия.
Притягиваю. Правда, я всегда говорю: «Не надо меня бояться», — а человек приходит и начинает трястись.
Конечно, после такого предупреждения вас еще больше начинают бояться.
Это вообще кошмар. «Я тебя тихо съем» (смеется) — примерно из этой серии. Или: «Это не будет больно, ты даже не заметишь». Подходят сфотографироваться, а уже трясутся, будто я какой-то злой Кощей.
А вы многих съели?
Бывало. Я своих жертв не подсчитывала, но бывало. Я не люблю, когда мне навязывают, когда обо мне говорят то, чего обо мне не знают. Допустим, у меня низкий голос, я с норовом, и начинается: «Вот, она грубая, она негостеприимная, жесткая», — а на самом деле я сама нежность. Правда.
Я это вижу.
А те, кто не знает меня, начинают выворачивать, придумывать. Слава богу, я не читаю про себя никаких пасквилей. Не в том плане, что хочется слышать только приятное, я даже критику любую буду принимать, если она обоснованна.
Понял вас. Расскажите, как появился ваш коллектив «Русская песня».
Появился он в стенках общаги, я студенткой была — еще даже не завершила свою учебу, а мне доверили. Сели мы в общаге за стол, выпили браги, которую я заквашивала каждый раз...
Сама?
Конечно, сама. А чего, я знаю, как ее заквасить, я же из деревни. Знаешь, литровку выпиваешь — голова работает, сознание на месте, а всё остальное ватное, не подчиняется тебе вовсе. Это же крутяк: вроде как ты пьяненькая, а на самом деле башка работает. Это же брага — напиток на короткое время, дури не проявляется. Так что в общаге вот так за столом решили создать коллектив. Я тогда училась на втором курсе дневного факультета народной песенной культуры и дирижеров-хоровиков, и всё благодаря Юрлову, который был профессором консерватории, это он предложил открыть там народное движение.
Александр Юрлов — действительно легендарная личность, а хоровая капелла его имени покорила весь мир... Когда вы поняли, что народная песня — ваше призвание?