Соло Ольги
Одна из самых востребованных певиц нашего времени Ольга Перетятько-Мариотти стала главной звездой IX большого фестиваля российского национального оркестра.
У нее идеальная фигура манекенщицы. Черные, как смоль, распущенные по плечам волосы. Славянские четко очерченные скулы и строгие, неулыбающиеся глаза. Перед каждым спектаклем она обязательно съедает по куску мяса. «На сцену нельзя выходить голодной, – объясняет Ольга, – иначе не продержишься три акта».
У больших оперных артистов есть свои тайны и профессиональные секреты. Пение – процесс физиологический. Кто-то дышит по специальной методике. Кто-то молчит сутками напролет, давая связкам отдых, а кто-то распевается перед спектаклем так, что начинает звенеть хрусталь в театральной люстре. А Ольга Перетятько молча ест стейк. Я представляю, как она священнодействует в абсолютной тишине. Никакого гарнира и посторонних, отвлекающих разговоров: женщина один на один с куском вырезки. Филе миньон. Прожарка medium. А еще лучше – с кровью.
Мне кажется, в этом есть что-то невероятно возбуждающее. Как и в том, как она выходит на сцену, шурша длинным шлейфом от Юлии Яниной. Как впивается взглядом в дирижера, как вступает вместе с оркестром, как берет самые высокие и сложные ноты без всякого усилия, словно едва касается красивой долгой рукой выключателя. И – вуаля! Сразу становится светло. Недаром один из ее самых знаменитых альбомов называется «Русский свет». Именно так поет Ольга Перетятько. В голосе – свет, а в глазах – омут.
Она, конечно, Кармен. По темпераменту, по смуглой темноволосой красоте, по какой-то внутренней жесткости и кошачьей гибкости. Вижу ее танцующей босиком, как когда-то Елена Образцова на сцене Большого. Слышу гортанный стон-призыв L’amour est un oiseau rebelle, и всю эту французскую любовную истому, и жгучую ревность, и речитатив проклятий, и смерть с привкусом настоящей крови от бутафорского кинжала Хозе. Кажется, что Жорж бизе все это сочинил специально для нее. Представляю, как была ошарашена Ольга, когда педагоги по вокалу сказали, что пока о легендарной цыганке стоит забыть. Ее голос для хабанеры еще не созрел. Он пока у Ольги легкий, высокий, прозрачный – лирическое сопрано. Ее диапазон – от Любаши в «Царской невесте» до Адины в «Любовном напитке». Все героини Россини, все королевы Доницетти, все соловьи Алябьева, Стравинского и Римского-Корсакова – это, конечно, она. И первая, мгновенная ассоциация – чистейшие соловьиные трели. У Ольги была даже мечта. Если меццо-сопрановые партии пока нельзя, а не стоит ли ей подготовить специальный альбом, состоящий из одних только арий и соловьиных песен? Но начальники Sony Classical, посовещавшись, постановили, что это слишком смелый проект, который не сулит им продаж и коммерческих выгод. Пусть Ольга лучше поет Джильду или своего Россини. Гордая женщина, она спорить не стала. Затаилась, ждет своего «соловьиного» часа.
Жизнь оперной певицы приучила к тому, что суетиться не надо. То есть поначалу, может быть, это необходимо – выучивать сложнейшие партии за три дня и три ночи, соглашаться на рискованные замены в последний момент, идти на любой эксперимент, чтобы заметили, услышали, запомнили ее трудное, почти не выговариваемое украинское имя.
Ольга уверена: судьба сама выведет куда надо. Вот ведь зачем-то свела ее однажды с Анной Нетребко на сцене Мариинского театра, когда она была еще в детском хоре, а Нетребко – восходящей звездой. И сегодня на вопрос: «как это было?» – Ольга отвечает с ослепительной улыбкой: «мы ее обожали». В музыкальном мире на западе не принято подкалывать коллег. Примадонна должна быть безупречной, как жена Цезаря. К тому же Ольга уверена, что все дурные мысли и слова к тебе же возвращаются.