«Мало тебе Белоруссии? Что ты поперся еще и в Ленинград!»
В заголовок вынесена одна из дневниковых записей известного белорусского писателя Алеся Адамовича, без прозы которого сегодня невозможно себе представить ни ужас ленинградской блокады, ни трагедию Хатыни, ни вообще историю войны. О том, как создавались эти книги, рассказывает дочь писателя, предоставившая редакции несколько «единиц хранения» семейного архива.
О записных книжках
В Ленинграде «Блокадную книгу» почти не издавали. Боялись Романова. А тут несколько лет назад, в 2012-м, если не ошибаюсь, звонит мне Наталия Соколовская, писатель из Петербурга, которая взялась выпустить именно в Лениздате «Блокадную» вместе с другими материалами, и спрашивает: «А вы не против, если мы еще дадим туда главу „Ромовая баба“?» Причем автор не Гранин, а кто-то другой. Говорю: хорошо, печатайте. А сама думаю: Гранин есть, еще какой-то автор, а где Адамович? Тем более что есть его записные книжки.
Мы с Соколовской полгода работали. Я посылала ей записи, мы выбирали интересные моменты. А потом все это вошло в книгу.
Папа с 1945 года всегда носил с собой записные книжки. Еще студентом в Эрмитаже он, к примеру, выписывал названия понравившихся картин. Но почерк! Он к тому же многое не за столом писал. С этими записными книжками он ходил по улицам, останавливался, какие-то заметки делал. А то еще начинает писать с одной стороны, потом переворачивает страницу и продолжает с другой стороны. Могло быть и так: полблокнота — «Блокадная», другая половина — «Каратели». Мама взялась и все «перевела», чтобы записи стали понятными.
Вот несколько записей.
«Человечеству грозит голод вселенский: обещают смерть 3–4 миллиардов… „Демографическая Хиросима“… Какое же вырождение для тех, кто уцелеет (на чем? на каком мясе?). Не говоря (не говоря!) о муках миллиардов. Урок Ленинграда для человечества, которое все еще живет „по закону“ непосредственного опыта и не больше».
«Человек несчастен и оттого, что сам себя не знает. И потому вдруг враг себе — как в блокаду… Себе — человеку. И оттого, что обнаруживает в себе состояния, которые потом забыть не дано, а жить с памятью о них и тревожно, и не хочется… Кто-то сказал: человек таков, насколько он способен, сколько может услышать о себе, понести правды».
Вообще он рассматривает блокадную ситуацию в Ленинграде с точки зрения Достоевского: до чего человек может подняться и до чего он может опуститься. В хатынской теме у него главные герои были жертвы, а потом он задумался:
«А кто это делал? Кто пришел убивать этих людей?» И опять вопросы в духе Достоевского: почему человек идет в каратели?
И наконец: «Освободился я от „Блокадной книги“. Хожу по городу никому не нужный с черным чемоданчиком». Ленинград он очень любил из-за Пушкина. Он считал, что этому городу он должен. За Пушкина. За русскую литературу.
О «Блокадной книге»
Был такой белорусский писатель Максим Горецкий. Папа его очень ценил, особенно роман «На империалистической войне». В 1938 году Горецкого расстреляли, и его семья — жена и дочь — перебрались в Ленинград. Жили они там на проспекте Большевиков. Я когда навещала их, всегда думала: «Вот ведь ирония судьбы! Ведь большевики убили их отца». А мой папа работал тогда в Минске, в Институте литературы имени Янки Купалы. И он интересовался биографией и творчеством Горецкого. Поэтому поехал в Ленинград к его дочери, Галине Максимовне, которая преподавала там в школе. Вот от нее, от ее подруг и знакомых папа и услышал рассказы о блокаде и понял: об этом надо писать. В записных книжках он пишет: «Мало тебе Белоруссии? Что ты поперся еще и в Ленинград!»