Preview / Режиссер
Железный Феликсович
Режиссер-революционер Дмитрий Черняков твердой рукой выбивает пыль из оперного антиквариата. В июле на Ривьере он сделает генеральную уборку «Кармен».
Режиссер Дмитрий Черняков давно уже Дмитрий Феликсович, но все называют его Митя. Это не от панибратства, панибратства он не любит, а от прилива чувств. На каждую его постановку — в Париж, Лион, Мюнхен, Цюрих — приезжает огромная компания русских друзей и поклонников. В ней продюсеры, журналисты, музыковеды и прочие младшие научные сотрудники соседствуют с гендиректорами, вице-президентами, кремлевскими пресс-секретарями и прочими главами «Газпрома».
В апреле на парижской премьере «Снегурочки» Римского-Корсакова треть, а то и половина зала была наша, русская, специально слетевшаяся в Оперу Бастилии. Французская публика любит на премьерах букать, но на этот раз как воды в рот набрала. То ли прониклась берендеевым царством, то ли почувствовала, что букни только — и разнесут на куски, как Бастилию.
Я вспоминаю начало работы Чернякова, когда в свою родную Москву в конце девяностых он вернулся двадцативосьмилетним провинциальным режиссером. Привез на «Золотую маску» сделанного им в новосибирском театре «Молодого Давида» на музыку екатеринбуржца Владимира Кобекина. «Маску» не дали, но спектакль заметили и позволили — спасибо Валерию Гергиеву — поставить в Мариинском театре «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Первая и, возможно, главная работа Чернякова по Римскому-Корсакову, меняясь, прошла потом следом за ним по разным оперным сценам мира. На ней мы и увидели, что за режиссер Дмитрий Черняков и в чем он нам, если можно так выразиться, Митя.
Ну и Римский-Корсаков с тех пор тоже в его команде. А еще в ней Глинка, Мусоргский, Чайковский, Шостакович. Черняков оказался сейчас полномочным представителем русской оперы на западе.
— Я ставлю русские оперы не потому, что я из России, а потому, что я их люблю, — говорит мне на это Черняков. — Это всегда было моим собственным желанием. Я никогда не считал, что меня помещают в резервацию, я ведь ставил Вагнера и Верди, Берга и Моцарта. Мне очень нравится, что я могу преподнести вещи, которые мы знаем с детства, а здесь их и не слышали, как ту же «Снегурочку». До того как мы поставили с Баренбоймом «Игрока» в Берлине, это была малоизвестная «русская опера», которую привозили на гастроли, в основном из Мариинского театра. Теперь опера Прокофьева даже без русских солистов и русских театров идет везде: в Ковент-Гарден, Франкфурте, Вене и Амстердаме. Когда я думаю, что это и благодаря нашему спектаклю, я чувствую себя очень довольным.
Однако довольны не все. Когда ордена Ленина дирижер Юрий Темирканов говорит, что отдельные горе-режиссеры «превращают великую музыку Моцарта, Чайковского, Вагнера в сопровождение своих дурацких выдумок» — это камушек известно в чей огород. Галина Вишневская шесть лет назад вообще отказалась праздновать юбилей в театре, оскверненном черняковскими «Русланом и Людмилой». А про «Евгения Онегина» сказала: «Утешает лишь мысль, что это бесстыдство произошло не на сцене Большого». Не на Исторической сцене, имела она в виду, — так-то «Онегин» благополучно идет на Новой сцене по сей день.
Да, работы Чернякова — конечно, русская классика, но совсем не та русская классика, под которую мы сладко зевали с детства. Его стиль — старая, заслуженная опера, которая неожиданно проснулась и удивленно таращит глаза, оказавшись в стрессовых условиях, в неожиданных декорациях, в новых обстоятельствах. Их режиссер всегда придумывает сам, с современными актерами (а не только певцами) и главное — с современными, понятными нам, мотивами действий.