Бабушки войны
В поселке Шолоховский Ростовской области в частном социальном центре нашли приют две бабушки, пережившие Великую Отечественную войну, беженки с Украины. Уже четыре года они не могут получить российское гражданство, а значит, и пенсию. Как они остались без всякой помощи, узнал «Огонек»
В зале пять кроватей. Они отгорожены от кухни и временного склада шкафами. Бабе Лене 82 года. Ее кровать напротив окна. На завтрак всем приносят пшенную кашу.
«Очень сладкая,— говорит бабушка Лена,— у меня диабет и такую сладкую мне нельзя. Ну ничего, у меня есть лук». Елена Спиридоновна достает из ящика четвертинку луковицы и начинает не торопясь есть. У нее контузия от бомбежек украинской гражданской войны. Она немного заикается, задерживается речь. Ей помогает лекарство, которое стоит 52 рубля. «Кончились мои таблетки,— разводит она руками,— уж как я их берегла. А новые купить не на что. Четыре года надеюсь на пенсию. Когда я уже ее дождусь…»
«Что же ты, сынок, делаешь?»
Елене Тимофеевой было 5 лет, когда в село Гранитное Донецкой области, где она родилась, пришли немецкие солдаты. Девочка Лена с мамой, сестрой и братом жили в маленьком летнем домике — одна комната под скатами крыши. Во двор их крошечной клетушки попал снаряд, повезло — не разорвался. «Мама решила, что пора уходить, — рассказывает Елена Спиридоновна, — она взяла нас троих — меня, сестру и 10-месячного брата — и побежала в другое село. Мы шли по длинной желтой дороге и, когда мама видела немцев, она прятала нас в терновниках. Потом маме нужно было зачем-то вернуться, и она меня отправила одну вперед. Я шла по этой желтой дороге совсем одна и плакала. Мне же пять лет было». Отец Елены погиб в концлагере. После войны мама девочки работала в колхозе. «Пахать было нечем, и мама сама запрягалась и пахала». Лена начала работать после 7-го класса: «Нужно было зарабатывать деньги, не до учебы». Работала в шахте, распределяла вагонетки: полные вверх, пустые вниз. «В 1957 году мы, наконец, начали строить новый дом. Делали мы это вдвоем с мамой и еще одного человека наняли. Сестра была беременная, брат еще маленький. Кирпичи я делала сама — из глины и соломы, сама их таскала. Я сделала и перетаскала 3 тысячи кирпичей. За два месяца дом построили — три комнаты, кухня, веранда, коридор. Так у нас свой большой дом появился. Счастье такое — свой дом».
В этом доме Елена, правда, почти и не жила, уехала в Северодвинск. «Там работы было много, а у нас женщин увольняли из шахт»,— объясняет она. Тридцать лет она проработала на Северодвинском комбинате строительного материала между жаром цехов и льдом улицы — учетчицей. «В цехе очень жарко, до 60 градусов жары бывает, особенно когда камеры, где бетонные плиты обжигают, открывали, а на улице мороз минус 30. Нам нужно было вывозить плиты из цеха на улицу, так я туда-сюда бегала, болела часто». С семейной жизнью не сложилось. Елена вышла замуж, развелась, детей не было. В 1986 году ушла на пенсию. «Мне сказали, если бы я пенсию получала в 92-м году в России, не было бы у меня сейчас никаких проблем. А я до марта 91-го года в России получала, а потом оформила в Украине, и украинское гражданство получила».
Елена вернулась в Гранитное. Большой дом, который она строила 30 лет назад, продали. Для себя и мамы Елена Спиридоновна купила маленький домик напротив него. Разводила цыплят, сдавала землю арендаторам. Жила тихо на маленькую пенсию, пока опять не пришла война...
Когда бабушка Лена про нее рассказывает — про «новую гражданскую» — она все время называет украинских солдат немцами. Спохватывается, извиняется, но потом опять путает.
«У нас в маленьком доме была комната для меня и для мамы — нам хватало. В 1998 году мамы не стало. Немцы в августе 2014-го пришли — ой, я их все немцы называю,— эти украинские солдаты пришли, говорят: ”Бабушка, у тебя не дом, а голубятня“. Я отвечаю: ”Пока вас не было, мне так было хорошо в моей голубятне. А вы пришли и жить не хочется“». Украинские части не могли занять Гранитное месяц. Сельские мужчины перекрывали дороги и не пускали солдат. Гранитное было важно для сил АТО стратегически, так как оттуда шла дорога на районный центр Тельманово, занятый ополченцами. Из Тельманово было прямое сообщение с Россией. Украинские солдаты постоянно возвращались к Гранитному и в конце концов вошли в село. «Приехали, стали везде — установили свои танки, бэтээры, большие грузовики, полные снарядов,— вспоминает Елена Спиридоновна.— У меня крайняя улица. Напротив моего дома колодец и бугорок. Вместо бугорка они сделали большую яму и поставили туда танк. Утром встаешь — дуло смотрит то на мой дом, то на Тельманово».
Гранитное большое село — 1600 домов. Солдаты перерезали все электропровода и оставили людей без света. «У меня в морозильнике было 12 цыплят заморожено, фрукты, овощи, все испортилось,— сокрушается бабушка.— Когда начали стрелять, первая под обстрел попала моя улица. Птиц на лету убивали, коровы раненые, козы раненые, поля они зачем-то подожгли. Август месяц, везде все сухое, люди испугались, что вся деревня сгорит, до часа ночи тушили, хотя и стреляли все это время».
В эпицентре гражданской войны бабушка Лена прожила полгода. «Солдаты украинские все были пьяные и под наркотиками, что ли,— вспоминает она.— Я один раз по воду пошла к колодцу. Иду, и мальчик бежит лет четырнадцати: ”Бабушка Лена, бабушка Лена, подождите, я вам воду выкачаю, вам же тяжело качать“. Мы идем с ним разговариваем, а солдат увидел нас и стал перед ногами нашими стрелять в землю, просто так — для развлечения. Я испугалась — жалко было мальчика. Ладно, мне 79-й год был. Я побоялась, что рикошетом пуля мальчику отскочит по ногам. Я кричать не стала, побоялась. Говорю солдату: ”Сыночек, ты что же делаешь, неужели у тебя нет ни мамы, ни папы, почему ты издеваешься надо мной, старой?“ Он остановился, засмеялся, подпрыгнул и побежал. Тоже совсем ребенок еще. Лет 18–20. Потом они совсем с ума сошли. Стали по окнам нашим стрелять. Девочку четырехлетнюю случайно убили. Народ хотел пьяного солдата, который это сделал, растерзать, но его быстро в какую-то другую часть перевели. На кладбище нашем по плитам надгробным стреляли. Бывший председатель колхоза — всеми уважаемый человек, 60 лет ему, пошел к их полковнику просить за нас, чтобы нам хотя бы ненадолго свет вернули. И чтобы не стреляли, мы же гражданские, зачем они это делают? Дайте, говорит, людям хоть день-два со светом пожить, приготовить что-нибудь. А этот украинский полковник тоже мальчишка, ему и сорока нет, сам к председателю не вышел, послал адъютанта, а тот отвечает: ”А зачем покойникам свет?“ Они нас считали покойниками. Они не считали, что мы должны жить…»
В Гранитном погибло очень много людей. Целыми остались только 600 домов. Для того чтобы похоронить людей, давали время 15–20 минут. «У нас и гробов не было. Людей в одеяло заворачивали и везли хоронить,— рассказывает бабушка Лена.— В машину посадят, полпростыни завяжут на палку, в окно высунут — что, мол, покойника везут, чтобы не стреляли. Закапывали быстро, и уезжать надо, иначе стреляют в людей. У одного нашего старика раненую дочку в Тельманово в больницу увезли, а внука двух лет не довезли — умер. Похоронили его. А ночью стреляли, и граната попала прямо в ту могилку, и все разбросано — и досточки с гроба, и тело. Он сам перезахоранивал, а потом в церковь пришел и у батюшки спрашивает: надо по новой могилку-то освящать или нет?»