«Очень спорный, тревожный, в могилушке»
В издательстве Individuum выходит книга Эдуарда Лукоянова «Отец шатунов» — первая и сразу критическая биография Юрия Мамлеева, одного из важнейших прозаиков советского андеграунда и основателя Южинского кружка. Из автора трансгрессивных произведений, которые способны ввергнуть в ужас неподготовленного читателя, Мамлеев к концу жизни превратился в проповедника «России вечной», а шок-контент в его текстах сменился на благостные рассуждения. Репутация Мамлеева — писателя, оккультиста, идеолога — у Лукоянова вызывает серьёзные сомнения, а в его книге мы встречаем не только жизнеописание, но и художественные отрывки, явно пародирующие мамлеевский стиль. «Полка» поговорила с Лукояновым о том, действительно ли он не любит своего героя, насколько важна была для Мамлеева слава, серьёзно ли южинцы повлияли на российскую реальность — и каким Мамлеев в итоге останется в истории литературы.
Понятно, что такой большой книге должен был предшествовать интерес к Мамлееву. Ты рассказываешь, как взял почитать его по совету школьного приятеля. Расскажи, пожалуйста, подробнее, как ты узнал о Мамлееве и как этот твой интерес потом трансформировался — до того как ты начал работать над книгой.
Я думаю, что, как и все представители моего поколения 33-летних, я увидел ад-маргинемовские1 книжки. По-моему, тогда же, когда «Ледяная трилогия» Сорокина выходила, они начали публиковать Мамлеева — всё это подавая примерно под одним антуражем. В ту же кассу, с некоторой натяжкой, наверно, и «Господин Гексоген» Проханова. И стильная молодёжь поколения MTV и журнала ОМ, естественно, всё это подряд хватала, читала, переваривала.
1. В издательстве Ad Marginem роман «Шатуны» Юрия Мамлеева вышел в 2003 году.
По гамбургскому счёту сейчас я бы, наверное, только Сорокина с большим удовольствием прочитал — ту трилогию. А вот Мамлеев тогда моему юному разуму совсем не подошёл. Знаешь, моя любимая история: я как-то в деревню поехал, и там меня товарищ спрашивает: «Какую музыку ты слушаешь?» — «Гражданскую оборону». Он: «Да, мне тоже нравится «Гражданская оборона». Правда, там у них недостаток один есть — мата мало». Это очень хорошо объясняет, почему Сорокин юному гражданину своего поколения и своей географии может зайти, а Мамлеев сразу понятен как нечто менее развлекательное, менее щекочущее нервы, требующее бóльших усилий моральных.
Это были «Шатуны»?
Конечно, «Шатуны». На тот момент больше ничего не издавали. Потом вышло «Блуждающее время» — на данный момент это, наверное, мой любимый роман Мамлеева.
В следующий раз, когда я уже по-настоящему осознанно прочитал «Шатунов», они очень хорошо легли мне на поверхность сознания. Это был год 2013-й. Я работал в одном средстве массовой информации достаточно лоялистского толка — это была очень скучная работа. Я, как правило, приходил в редакцию в восемь утра и в восемь вечера, так ничего и не сделав за день общественно полезного, уходил домой. И вот там я как-то сел, открыл «Русскую виртуальную библиотеку» и начал читать подряд всего Мамлеева. И вот антураж тоскливой, тихой редакции на десятом этаже многоэтажного здания очень хорошо лёг на эти тексты. Ты сидишь, читаешь и чувствуешь себя как в советском склепе. Читаешь весь этот ужас и наконец-то понимаешь истинные смыслы. Но не могу сказать, что я это полюбил.
Издатель книги Феликс Сандалов через несколько лет после того, как Мамлеев умер, сказал: «Только ты сможешь это написать, потому что ты любишь весь этот dark side, всю эту чернуху, весь этот мрак». Но любить мало. Нужно ещё что-то в нём смыслить. Нашу тройку — Сандалова, Мамлеева и меня — соединило как раз, что о смерти Мамлеева мы узнали, когда с Феликсом просто встретились, пили пиво, обсуждали английский панк-рок. И тут пришло сообщение о смерти Мамлеева. Я думаю, что Феликсу это очень в душу запало. Поэтому он сделал ставку на меня как автора и не прогадал.
Всё это должно подводить читателя, ещё не открывавшего твою книгу, к мысли, что это будет такая нормальная, во многом апологетическая биография с разбором произведений, с объяснением места Мамлеева в истории русской культуры. В каком-то смысле она действительно его объясняет. Но ведь на самом деле это скорее то, что называют антибиографией. Ближе всего из того, что мне пришло в голову, — «Воскресение Маяковского» Юрия Карабчиевского, который крайне пристрастно и, в конце концов, крайне негативно описывал жизненный путь своего героя, его творчество и то, каким образом это творчество повлияло на «товарищей потомков». Наверное, всё-таки твоё отношение к Мамлееву не сугубо негативное — но твой текст его явно не возвеличивает. Этот тон был найден по мере работы над текстом — или ты сразу понимал, с чем ты будешь иметь дело?
Смотри, я не ненавижу Мамлеева. Но текст, который описывает жизненный путь Мамлеева и одновременно служит апологией всех его эстетических и этических исканий, уже есть. Он написан самим Мамлеевым и опубликован был издательством «Традиция» под названием «Воспоминания». Если бы я сел писать настоящую биографию, правильную, с правильными выводами, я просто мог бы отксерокопировать эти сто страниц или пересказать их другими словами. А мне хотелось именно в противовес написать. Я сознательно убирал некоторые позитивные моменты, потому что мне хотелось сделать антитезу «Воспоминаниям» — чтобы из этого родился синтез. Мне очень облегчила эту работу вдова Юрия Витальевича, которая всячески препятствовала работе, каждый день звонила мне, спрашивала, что именно я сегодня написал, с кем пообщался, что мы обсуждали. Требовала ни в коем случае не слушать этих людей и писать только то, что скажет она, — то есть то, что написано в официальной биографии Мамлеева. Мне это очень облегчило задачу, потому что зарядило должной ненавистью к объекту исследования.
Но ты всё же опирался на «Воспоминания»? В твоей книге есть несколько художественных отрывков — в какой мере они отражают реальный мамлеевский опыт? Например, всякие там эпизоды из детства вроде того, как он пьёт кофе из грязной лужи или как его заставляют «тискать роман» хулиганы?
Вообще я в последнее время очень много читаю разных биографий и мемуаров. И «Воспоминания», по-моему, единственная из подобных книг, которые мне попадались, где человек описывает всю свою жизнь, не испытывая сожаления ни по малейшему поводу. Если отталкиваться от этой книги, то человек прожил абсолютно счастливую жизнь, в которой он не сделал вообще ничего плохого, ничего заслуживающего сожаления, самокопания: идеальную жизнь практически святого. А если с ним что-то происходило плохое, это всё внешние факторы, непонимание общества, всё что угодно, только не какие-то его огрехи. То есть он создал вопиюще идеальный образ себя, который, мне кажется, в литературе никто больше не создавал. Очень многое из того, что имелось в его жизни, не входит в «Воспоминания», потому что он мог на кого-нибудь обидеться, крепко поссориться. Были друзьями 30, 40 лет — но если не поладили, этот человек просто вычёркивается из жизни, он не упоминается ни разу в книге. Вскользь упоминаются Джемаль2, Головин3, — казалось бы, люди, с которыми ассоциируется Южинский кружок наравне с Мамлеевым. И задача биографа — просто начертить таблицу, в которой есть факты. Мамлеев даёт фактуру очень скупо: родился там-то, в семье такого-то, кем был его отец по профессии, с кем общался, с кем дружил. И огромное количество лакун, пустых ячеек, которые надо заполнять по другим источникам и проверять достоверность.
2. Гейдар Джемаль (1947–2016) — поэт, философ, политический деятель. С 1968 года входил в Южинский кружок, объединявший радикальных интеллектуалов, занимавшихся проблемами метафизики, эзотерической традиции, «психологии глубин». С 1980 года был членом преследуемого в СССР «Исламского движения Таджикистана». Автор книг «Ориентация — Север», «Революция пророков», «Освобождение ислама», «Исламская интеллектуальная инициатива в XX веке».
3. Евгений Всеволодович Головин (1938–2010) — поэт, переводчик, литературовед, оккультист, мистик. Вместе с Юрием Мамлеевым и Гейдаром Джемалем входил в Южинский кружок, собиравшийся в Южинском переулке в Москве, в коммунальной квартире Мамлеева. Лидер «московского мистического подполья» 1960–80-х годов. Песни на тексты Головина исполняли группы «Браво», «Кино» и «Центр».
Когда мы сталкиваем несколько свидетельств, то обнаруживаем крупицы, в которых они совпадают. И в моей книге из этих крупиц волей метафизического воображения реконструируется мир, возможно, более реальный, чем он был в действительности. То есть все эти художественные вставки — это не просто с потолка взятые вещи. Все они имеют под собой основание. И я старался сделать так, чтобы эти художественные вставки были самыми запоминающимися и более достоверными, чем даже документ, который их обрамляет.
А в какой мере ты ставил себе задачу пародировать или имитировать стиль Мамлеева в этих художественных вставках?
Это была самая мучительная часть. Кажется очень лёгким писать «под Мамлеева». Но это совершенно не так. Вот этот характерно неряшливый стиль с обилием тавтологий, самоповторов даже в пределах одной фразы — это не так легко имитировать. Это невозможно имитировать. Но я хотел, естественно, чтобы некая стилизация была, чтобы это был мост между реальностью и литературой. Чтобы постоянно чувствовался этот шаткий мост, который сцепляет здешнее и нездешнее, как выразился бы Мамлеев. И чтобы показывать постоянно читателю, что жизнь автора и его творчество — это две равнозначные вещи и одно невозможно помыслить без другого.
Сам Мамлеев, мне кажется, не мог взять в толк, почему его романы, которые он считал лучшими, типа «Московского гамбита», не понимают читатели и критики. Ему было невдомёк, что эти произведения невозможно понять, не зная его жизненного опыта.
Ну да. Что такое Южинский кружок, что такое богемный андеграунд московских 60-х.
Это для него было само собой разумеющимся. И он потом очень удивлялся, почему никто не хочет печатать «Московский гамбит», не видит в этом никакой ценности.
Мне кажется, одно из удачных твоих решений в художественных частях книги — это обратный переход на язык документа. Например, ты описываешь поминки по Мамлееву, и слово берёт Игорь Дудинский. Ты цитируешь реальную его статью на смерть Мамлеева, которая тоже звучит пародией — настолько она безумна сама по себе и настолько она вписывается в этот мир, который ты там показываешь. При этом с Дудинским ты общался, в отличие от большинства участников Южинского круга, и он не производил тогда дикого впечатления. Он же был скорее такой трикстерный человек, да?
Он трикстерный, инфернальный и при этом не имеющий злого умысла. То есть именно чистый трикстер в литературоведческом смысле слова. У него нет цели — только путь, которым он постоянно шёл, шёл, шёл и, наконец, закономерно дошёл. К сожалению, теперь он не сможет прочитать, что я написал. Мне кажется, это один из немногих описанных в моей книге, кто был бы ею доволен.
Ты по-разному оцениваешь тексты Мамлеева. Где-то ты пишешь, нарочито упрощая, мол, ценность прозы Мамлеева в том, что читатель наблюдает за работой уличного гипнотизёра, который вводит жертву в транс и при этом ещё объясняет собравшимся вокруг, что именно он делает. С другой стороны, ты рассказываешь, что его трансгрессивная проза — со всеми этими мертвецами, куротрупами, бесконечными совокуплениями в извращённых формах — превращается в нравоучительную, практически религиозную литературу о том, как найти бессмертие, и о том, что Россия — единственная близкая к Абсолюту сущность на Земле. Кем же, собственно, хотел стать Мамлеев? Кем он себя видел?