Валерий Боровинских: Грехи моей молодости
Я уже жил с Ирой Климовой, когда однажды в Театре имени Моссовета повстречал бывшую тещу — Маргариту Борисовну Терехову и спустя несколько лет после развода с ее дочерью выслушал от негодующей народной артистки много обидных, но справедливых слов.
Они были очень близки — Маргарита и ее дети, я всегда чувствовал их единство, будто невидимые скрепы держали родных людей вместе. Но пока жили с Аней, Терехова не позволяла себе вмешиваться в наши отношения. Только когда семья распалась и что-то в воспитании нашего сына Миши пошло не так, бывшая теща обвинила в этом меня — назвав отцом, который освободил себя от всяческих обязательств.
Наверняка она и раньше высказывала свое мнение дочери, но в тот раз под горячую руку попался я. Сегодня полностью соглашусь с Маргаритой Борисовной. Произнеси я твердое нет, когда Аня решила дать Мише фамилию второго мужа — актера Николая Добрынина, окажись чуть настойчивее в желании видеть сына, она не пошла бы на принцип. Но случилось так, как случилось...
Мы расстались через без малого три года после рождения Миши, а увидел я его в первый раз после развода, когда мальчику было почти одиннадцать. Аня позвонила, сказала, что разошлась с Добрыниным, и спросила, не хочу ли встретиться с собственным ребенком. «Конечно!» — ответил я.
Мы с Ирой собирались на машине в Челябинск навестить моих родителей, вот и предложил: пусть Миша поедет с нами, повидает бабушку с дедушкой, у которых прожил несколько месяцев, пока мы с Аней оканчивали ГИТИС. Встретились на Тишинской площади возле памятника с символичным названием «Дружба навеки» Зураба Церетели. «Это Валера, — представила меня Аня, — папа, который произвел тебя на свет».
При взгляде на сына словно увидел себя в детстве. Только Миша казался более замкнутым и неразговорчивым. Дорога до Челябинска долгая, сидя за рулем, вспоминал, каким сам был в Мишкины годы, чтобы найти подсказку, ключик к своему вновь обретенному наследнику. «Возможно, — подумалось, — рассказ о моем пути в Москву на театральную сцену покажется ему интересным и у нас появятся темы для разговора?»
Челябинское детство было пронизано спортивным духом. Чем только не занимался — и хоккеем, и футболом, но последним увлечением стал бокс. Я рос дворовым пацаном и прошел суровые уличные университеты. Родители, мама — главный бухгалтер, папа — монтажник, с утра до вечера пропадали на заводе. Старшая сестра посещала музыкальную школу. Я тоже начал учиться музыке, но бросил, устыдился немужского занятия.
В восьмом классе, когда свою состоятельность уже не раз доказал кулаками, друг позвал в студию пантомимы. Вроде бы глупость — из бокса идти в лицедеи. Но пантомимой занимались девушки! Ожидания не обманули. Красавицы в обтягивающих лосинах демонстрировали прекрасную растяжку и грацию. Бокс был заброшен, и я, преодолев стеснительность, влился в творческий коллектив. Отточив мастерство, мы стали ездить на гастроли, и в 1978-м я впервые добрался до столицы. Наша студия выходила на сцену Дворца съездов в массовке на концерте в честь делегатов очередного комсомольского съезда. Жили мы в гостинице «Орленок». Воробьевы горы, улица Косыгина произвели на меня неизгладимое впечатление. Дал себе слово: «Когда-нибудь приеду в Москву и останусь тут жить».
Подошел призывной возраст, и мы с другом Игорем Голубицким — тем самым, который увлек пантомимой, — поехали показываться в ансамбль песни и пляски Свердловского военного округа. Меня взяли, а Игоря распределили в ракетные войска, где он хватанул дозу облучения и облысел. Я смог перетащить его к себе только перед самым дембелем. В коллективе меня научили петь и исполнять народные танцы. А «однополчане» подтянули в вокально-инструментальный ансамбль в качестве солиста.
После службы устроился в Челябинскую филармонию — еще до призыва успел поработать там грузчиком. После восьмого класса я поступил в политехникум, в свободное от учебы время таскал аппаратуру и кофры с костюмами, а параллельно выступал в концертах — бесплатно, за возможность выйти на сцену. Пантомиму показывал в паре с Игорем, который делал это намного профессиональнее, за что был удостоен ставки актера. После армии зарплату положили и мне. В актеры шел сознательно, понимая: политехнический институт, о котором мечталось родителям, мне абсолютно не нужен — никакой я не наладчик станков с программным управлением. Впереди уже грезилась Москва — город соблазнов и возможностей.
Спустя полгода на гастроли в Челябинск приехал ансамбль пародий «Бим-Бом». Слава его гремела по городам и весям: билеты во Дворец спорта на четыре тысячи мест раскупили мгновенно. Нам с другом повезло — артистов филармонии на театрализованные зрелища пускали бесплатно, и мы отправились на выступление «Бим-Бома». Я пришел в восторг, увиденное оказалось куда интереснее пантомимы. В антракте уговорил приятеля пройти за кулисы пообщаться с ребятами. Я согласился бы снова стать грузчиком, лишь бы попасть в их коллектив.
— Нет ли у вас места для хорошего парня? — закинул удочку друг.
Попасть в Москву даже на место грузчика было, поверьте, очень непросто. Работа непыльная — аппаратуру поставил-убрал, а в остальное время тусуешься, ездишь по стране.
— Одна вакансия, пожалуй, найдется, — ответили бимбомовцы.
— А вы чем, собственно, занимаетесь? — спросила солистка Ира Фокина.
— Артист пантомимы, работаю в филармонии.
— Петь умеете?
— Как вы — наверное нет...
В ансамбле все оказались выпускниками «Гнесинки».
— Попробую договориться с Левушкиным, чтобы тебя посмотрел. У нас солист осенью в армию уходит, нужна замена. Стать грузчиком всегда успеешь!
Валерий Левушкин, руководитель коллектива, встретился со мной на следующий день: «Ну, покажи, что умеешь. — Показал «волны», сел на шпагат. — С этим — порядок, а спеть можешь?» Спел как умел. «Честно говоря, в вокале ничего не понимаю, — признался Левушкин.
— Я худрук, а музыкой заведует Теодор Ефимов, который остался в Москве. Пройдешь его кастинг, считай, ты у нас. Приезжай через пять дней в столицу, встречу».
Я потерял покой и сон, без устали репетировал, переживал. Коллектив-то, на который замахнулся, входил в десятку лучших в стране! «Бим-Бом» работал первое отделение, а Владимир Кузьмин — второе, представляете уровень? Сольники во Дворцах спорта собирали!
Встретить меня Левушкин забыл, но я знал его адрес — нашел. Вместе отправились к Теодору Ефимову. Я спел, и судьи вышли перекурить на балкон. «Облажался! — думаю. — Не возьмут... Ну и ладно, пойду грузчиком». Наконец вершители моей судьбы вынесли вердикт:
— Берем. Какие обязательства перед филармонией?
— Должен отработать два месяца, как положено по закону, — стараюсь усмирить удары колотящегося от радости сердца.
— Решай, чувак, как хочешь, но через пять дней должен быть с коллективом в Сочи, у нас сольники в «Фестивальном». Два месяца ждать не станем.
Вернулся в Челябинск и рассказал друзьям о невероятной удаче. Они обалдели.
— Ребята, как же мне уволиться? — прошу совета.
Приятель, известный проныра, подсказал:
— Объясни директору, что возникли проблемы в семье. Ты должен больше зарабатывать и уходишь на завод.
Так и сделал. Директор, выслушав, решил, что намекаю на прибавку к жалованью. Повышать зарплату ему не хотелось, и он меня отпустил. Мама поддержала. Говорила с гордостью: «Надо же! Весь в меня. Валера, езжай!» У нее, кстати, был замечательный голос, как у соловья! Папа соглашался со всем, что говорила жена: «Ну, если мама сказала... вот деньги на дорогу. Не получится, пристроим на завод».
К сожалению, родителей уже нет на свете, но порадоваться за столичные успехи сына они успели.
Трудно передать, что чувствовал, когда впервые вошел в «Фестивальный» — самый крутой и почетный для любого артиста сочинский зал. Казалось, вижу сон, меня вот-вот разбудят и выкинут вон за шарлатанство.
Лето, курортный город, в котором прежде ни разу не бывал, и совершенно новая жизнь впереди, разительно отличающаяся от прежней. В прошлом я на собственной шкуре испытал, каково это — ездить по деревням с концертами челябинской филармонии: два часа трясешься в уазике по ухабам, потом негнущимися пальцами накладываешь грим в туалете деревенского клуба, где зал отапливали всеми подручными средствами, вплоть до костра на сцене...
Я старался сделать все от меня зависящее, чтобы остаться в «Бим-Боме». Мы постоянно гастролировали, в Москве оказывались не чаще двух дней в месяц, на ночлег оставался у Валеры Левушкина и Иры Фокиной. За пару лет объездил с коллективом всю страну. Поначалу готовился заменить уходившего в армию артиста — на сцену вышел только спустя два месяца. Левушкин оказался жестким как Карабас-Барабас, репетиции проводил чуть ли не с хлыстом, потому что он из цирковых. По вечерам лично проверял, чтобы в номерах не было выпивки и девушек, а подопечные, как спортсмены, вовремя ложились спать.
Бимбомовцы беспрекословно мирились с суровой дисциплиной. Мы давали по три «живых» концерта в день и зарабатывали по тем временам огромные деньги — семьсот рублей в месяц. Возможно, кто-то помнит наш номер, где на сцену выскакивали четыре Валерия Леонтьева в кудрявых париках с песней «Был час пик, бежали все куда-то...». А «Землян» пародировали в масках для подводного плавания, затягивая: «Земля в иллюминаторе...» Ансамбль стал популярен еще и потому, что наши номера часто крутили в телепередаче «Утренняя почта».
Не помню, как первый раз вышел на сцену с новым коллективом, но никогда не забуду гастроли в родном Челябинске спустя полгода. Волновался страшно, выступая перед родными и знакомыми: мама с папой сидели в ВИП-ложе, в зале — друзья. В пародии на песню «Крутится волчок» мы перевоплощались в обезьян, я засовывал руку в стеклянную банку, которая служила ловушкой для лапы. В запале случайно разбил банку о колено и обагрил родную сцену собственной кровью.
Другой памятный концерт состоялся в Ленинграде. Левушкин, предвосхищая появление ледовых шоу, предложил Татьяне Анатольевне Тарасовой объединить звезд фигурного катания и артистов «Бим-Бома» в одном концерте и поставил нас на коньки. Это было в 1985 году!
Несмотря на хоккейное прошлое, во втором отделении я сломал ногу и заботами Тарасовой оказался в ЦИТО. Отлежал там три недели. Времени, чтобы поразмыслить, выдалось предостаточно, в итоге пришел к выводу, что из коллектива пора уходить — я из него вырос. Прямо на больничной койке стал готовить программу для поступления в ГИТИС. Приняли меня сразу на второй курс — многие институты делают доборы: выгоняют нерадивых студентов и берут на их место молодежь, уже имеющую сценический опыт. Все члены приемной комиссии смотрели «Утреннюю почту», поэтому проблем на экзаменах не возникло. Осенью предстояло отправиться с курсом на картошку. Пришел к Левушкину и честно сказал:
— Валера, извини, но я поступил в ГИТИС. Ты для меня много сделал, открыл Москву, но хочу двигаться дальше, стать профессиональным актером.
— Ах вот ты как! Во-первых, отработаешь два месяца, а задумаешь своевольничать — уволю по статье. Во-вторых, договорюсь с Шароевым и тебя не возьмут в ГИТИС.
Иоаким Шароев возглавлял курс режиссеров и актеров эстрады. Левушкин вполне мог сдержать обещание, поскольку сам учился в ГИТИСе и повсюду имел связи.
На репетиции являлся понурым, Валера в мою сторону даже не смотрел. За день до отъезда курса на картошку Левушкин протянул трудовую книжку: «На! Вали отсюда!»
В трудовой прочел: уволен в связи с поступлением в ГИТИС. Осталось, значит, человеческое лицо под маской Карабаса!
В колхозе сложились теплые отношения с однокурсниками, ребята ко мне тянулись: я был старше и к тому же имел сценический опыт, о котором другие только мечтали. Познакомился с Аней Тереховой, Андреем Звягинцевым, Ксюшей Талызиной — все мы оказались в одном потоке. Звягинцев поражал интеллектом: рассказывал о раскадровках Тарковского, по эпизодам восстанавливал в памяти шедевры мировой киноклассики... Андрей уже тогда в хорошем смысле болел кинематографом, режиссурой, хотя учился на актерском.