Есть просто вкус, азарт и трудолюбие
Я почему-то сразу был уверен, что буду делать GQ. Помню хорошо этот день, точнее вечер, а может, и ночь. Я редактировал Men’s Health, в то время, наверное, главный журнал для новых русских яппи. Мы, как тогда было принято, вечно засиживались допоздна. На столе, заваленном разнообразным редакционным хламом, лежал кем-то забытый номер русского GQ c футболистом Шевченко на обложке. Опустошенный придумыванием смешного заголовка для очередной статьи о жиросжигании я углубился в чтение. Тот номер мне совсем не понравился, хотя идея журнала для джентльмена меня увлекла. В стране выросло новое поколение людей. Я сам принадлежал к этому поколению. Мы устали от дискурса и пафоса шестидесятников, доминировавших в российской культуре, политике и медиа, от боготворимой ими водки, их бесформенных костюмов, словно сшитых для плавания брассом, от слова «мужики», от тупоносых ботинок и свитеров в катышках. Даже характерный для бумеров культ секса казался чем-то архаическим.
Самоопределение поколения всегда начинается с языка и одежды. «Джентльмен» — не мужчина или по крайней мере не только мужчина. Культура в джентльмене важнее биологии. А одежда — не способ прикрыть наготу, причем с принятой тогда у мужчин нарочитой небрежностью, а важное заявление, послание или «месседж», как тогда еще не говорили. Чувство собственного достоинства просто не позволяет джентльмену относиться легкомысленно к чему бы то ни было — одежде, манерам, этикету. Вслед за Бродским, шестидесятником, чуждым своему поколению (гений всегда больше поколения), я чувствовал, что этика и эстетика — вещи глубоко взаимосвязанные.
Тогда, той ночью, больше ничего не случилось. Я просто запомнил буквы GQ. Я даже не знал, что такое Condé Nast. Я вообще мало что знал о современных медиа. Еще недавно моя жизнь протекала между VII и XI веками, которыми я занимался как историк и преподаватель кафедры средних веков МГУ. Даже став главным редактором Men’s Health, я не особенно задумывался о своем будущем. И продолжал читать латинские тексты между редактурой статей про качалку, ликопины и тактику соблазнения. Я хорошо понимал, что эта работа занятна и довольно комфортна — я уже купил трехлетний BMW, — но слишком гротескна для крупного специалиста (в то время единственного в России) по истории средневекового западного христианства.
Я не посылал свое резюме в Condé Nast. Я вообще не собирался делать карьеру в медиа. Но мир тогдашнего глянца был тесен. И однажды, на приеме, кажется, в итальянском посольстве, я оказался за одним столом с Кариной Добротворской, тогда главным редактором журнала AD, легендарного интерьерного бренда Condé Nast. Не знаю, что именно расположило Карину ко мне, моя экстравагантная розовая рубашка под строгой черной двойкой или вопрос историка христианства «Ну и как вам в аду?». Я же был потрясен не только ее лукавыми глазами, быстротой мысли и точностью речи, но больше тем, что она кандидат наук, как и я. Оказывается, кандидаты наук тоже могут жить в аду, подумал я. О чем подумала она, я ее никогда не спрашивал. Прошло совсем немного времени, и генеральный директор Condé Nast, тогда австралийка Робин Холт, пригласила меня на встречу в известное кафе в Камергерском переулке. На мой вопрос, как я ее узнаю, ассистентка ответила: «Это будет самая элегантная дама в кафе».