Корней Чуковский — литературный гений, полный противоречий

Дилетант18+

Корней Чуковский

Портретная галерея Дмитрия Быкова

Название

НАСТОЯЩИЙ МАТЕРИАЛ (ИНФОРМАЦИЯ) ПРОИЗВЕДЁН ИНОСТРАННЫМ АГЕНТОМ БЫКОВЫМ ДМИТРИЕМ ЛЬВОВИЧЕМ

1.

30 декабря 1920 года Чуковский записывает в дневнике: «Вчера самый неприятный день моей жизни: пришёл ко мне утром в засаленной солдатской одежде, весь потный, один человек — красивый, изящный, весь горящий, и сказал, что у него есть для меня одно слово, что он хочет мне что-то сказать — первый раз за всю жизнь, — что он для этого приехал из Москвы, — и я отказался его слушать. Мне казалось, что я занят, что я тороплюсь, но всё это вздор: просто не хотелось вскрывать наскоро замазанных щелей и снова волноваться большим, человеческим. Я ему так сказал; я сказал ему:

— Нужно было прийти ко мне лет десять назад. Тогда я был живой человек. А теперь я литератор, человек одеревенелый, и изо всех людей, которые сейчас проходят по улице, я последний, к кому вы должны подойти.

— Поймите, — сказал он тихим голосом, — не я теряю от этого, а вы теряете. Это вы теряете, не я. 

И ушёл. А у меня весь день — стыд и боль и подлинное чувство утраты. Когда я предложил ему денег, он отказался».

Что заветного и главного он мог сказать Чуковскому о нём самом? А вероятно, мог, потому что Чуковский ждал этого всю жизнь. Сам для себя он был загадкой, как все модернисты, и не понимал, что является ключом, общим знаменателем его сложной и разнообразной личности. У Ахматовой было сходное ощущение: она всё время ждала, что кто-то ей скажет «победившее смерть слово и разгадку жизни» её. Одно время она думала, что такое слово ей сказал Недоброво в статье 1915 года. Все они сознавали, что личности их бесконечно сложнее и богаче того, что им приходится делать; и бурная эпоха не способствовала их раскрытию, а скорее отвлекала от него. Но замечательна сама по себе эта вера двух одесситов с семилетней разницей в возрасте (1882 и 1889 год), что существует «победившее смерть слово». Вероятно, в самом воздухе Одессы (где Ахматова родилась, а Чуковский рос с трёх лет) растворена вера в необыкновенные возможности искусства.

Чуковский прожил почти 90 лет, написал фантастически много во всех жанрах, перевёл добрую сотню шедевров английской и отчасти американской литературы (именно в его переводах мы знаем «Благородного жулика» О. Генри и «Приключения Тома Сойера», в его пересказе — Робинзона), заново открыл читателю Некрасова, реконструировав «Кому на Руси жить хорошо» и расшифровав множество его черновиков; благодаря ему мы прочли Уитмена и полного Уайльда, о которых он написал лучшие биографические статьи и составил замечательные собрания; он написал лучшие полумемуарные, полуисследовательские очерки о Блоке, конспект замечательной книги о Чехове, первоклассные статьи о Шевченко — и это мы не упоминаем его детскую поэзию, по которой его в основном и знали в позднесоветской России, потому что даже эта позднесоветская Россия была чересчур простой и плоской по сравнению с Серебряным веком и дотягивала только до детского Чуковского. И вся эта гигантская организаторская, переводческая и, собственно, писательская деятельность, беспрецедентная по интенсивности и разнообразию, требует интерпретации, сведения к одному главному вектору, нанизывания на шампур основного замысла. Такой вектор есть, и сам Чуковский обозначил его очень рано, в первой же своей публикации — в статье «К вечно-юному вопросу» в «Одесских новостях», куда привёл его Altalena, молодой и уже знаменитый фельетонист Жаботинский, будущий национальный герой Израиля.

Надо заметить, что уже в самых молодых, не по возрасту взрослых и не по-взрослому хлёстких публикациях Чуковского и Жаботинского ощущаются как лучшие, так и худшие черты их дальнейшего творчества: черты очень одесские и очень еврейские, хотя сам Чуковский, незаконный сын петербургского адвоката, никогда евреем себя не ощущал — и отчасти благодаря этому безотцовству сумел избежать сужающих, национальных идентификаций. Чуковскому всегда мешал недостаток академизма (а когда академизм вынужденно появился — в «Мастерстве Некрасова», например, книге поздней и отчасти изуродованной советской казёнщиной, — стало гораздо скучнее). Его стиль в первые сорок лет работы оставался стилем одесского фельетониста — броское начало, стремительное развитие, хлёсткие определения, некоторая разбросанность, отвлечения, избыток восклицательных знаков; пожалуй, он вернул литературной критике читабельность, филологии — увлекательность, но собственную научную репутацию подпортил. Даже Блок, в последние годы жизни, кажется, искренне расположенный только к нему, — в начале его петербургской карьеры инстинктивно сторонился этого «газетчика». Да и лекции, с которыми Чуковский объехал всю Россию, неустанно популяризуя классическую и современную словесность, редко способствуют научной репутации: знаю по себе — если человек умеет увлекательно рассказывать о своём деле, это всегда подозрительно.

Тем не менее при всей фельетонной разбросанности и кажущейся пестроте его текстов и интересов Чуковский на протяжении всей своей многообразной деятельности утверждал один и тот же тезис о примате искусства над жизнью, эстетизма над прагматикой, преимуществе литературы перед реальностью. Эту ненависть к жизни как таковой унаследовала от него и старшая дочь Лидия — идеальная ученица и хранительница наследия отца: в одном из писем она говорит о том, что не понимает, как можно любить жизнь. Жизнь и так торжествует надо всем, как ватная спина извозчика, и в нашем одобрении не нуждается. Чуковский, рано прочитавший Уайльда и на всю жизнь заболевший им, вообще не понимал, как можно любить что-нибудь, кроме искусственного: ведь всё естественное так отвратительно! Когда мать купила мне в арбатском «Букинисте» четырёхтомного Уайльда под редакцией Чуковского (1908), — большие деньги тогда, мы долго их откладывали, — и этот Уайльд, и автор предисловия Чуковский во многом определили моё сознание. И я прекрасно понял тогда, что именно в жизни Уайльд, презиравший её, был по-настоящему щедр и отважен; именно жизнь свою он сделал подлинным искусством — и всё это благодаря презрению к низким нуждам, ползучей пользе. «Но главный его враг и обидчик, от которого он должен был защищать красоту, была жизнь, то, что называется действительностью: люди, природа, дела, все факты и явления бытия. Как смеют утверждать, что жизнь — это главное, а искусство только отражение, только зеркало жизни! Что жизнь выше, реальнее искусства! Нет, это жизнь, как жалкая обезьяна, подражает во всём искусству, копирует все его движения и жесты. Искусство — единственная реальность, а в жизни всё — призраки, химеры и фантомы», — пишет Чуковский об Уайльде, якобы разоблачая, но на деле восторгаясь: ведь вся его жизнь выстроена по тем же лекалам. В детстве Чуковского и Уайльда травили, хоть и по разным причинам, — и оба нашли идеальное убежище в искусстве. У обоих был половинчатый, смутный статус: Уайльд — ирландец, Чуковский — незаконнорождённый. Но в искусстве их статус бесспорен, там они раз навсегда смогли постоять за себя. «Вот мозаически составленный мною, — боюсь, чересчур кропотливо! — из памфлетов, сонетов, комедий, трагедий, сказок, статей, повестей, афоризмов — символ веры этого фланёра и дэнди, и мы с удивлением видим, что перед нами и вправду религиозный фанатик, упрямый, прямолинейный, доведший свою веру до последней, невозможной черты, отвергший, как некий Савонарола, решительно всё, что неугодно его сектантскому богу», — пишет Чуковский об Уайльде, но на деле — о себе и своей травме; и у кого повернётся язык упрекнуть его в том, что литература была его религией? Солженицын наглядно показал, что не имеющие веры в лагере (и в большом лагере нашей жизни) не могут не ссучиться. Если человека и держит что-то, — то вера в абсолютную, универсальную силу; и у Чуковского этот абсолют был. Этим абсолютом было не только служение искусству, не только литература, — но именно принципиальная постановка телеги впереди лошади: прекрасно и осмысленно только бесполезное. Иными словами, «пишите бескорыстно, за это больше платят».

Он прослеживал эту закономерность во всём — в природе, в политике; он, как Ахматова, повторял, что без необходимого обходится, а без лишнего никогда. Его пищей и воздухом была культура, и потому он жёстко отфильтровывал людей вокруг себя, подвергая их на старте общения довольно жестоким играм. Кто выдерживал эти насмешливые испытания, кто готов был вползать в его дачу на брюхе после долгих взаимных уступок «кто войдёт первым», кто готов был битый час играть в замри-отомри, натягивая сапоги в прихожей, кто угадывал его поэтические цитаты и готов был продолжить их с любого места, — того он к себе впускал. Это была немного утомительная, немного назойливая, как его фельетонная манера, немного навязчивая, как его лекционный стиль, театрализация жизни: о ней с раздражением вспоминали его младшие друзья, Евгений Шварц и Валентин Берестов, оба относившиеся к нему с искренним обожанием. Раздражение и обожание в его случае ходили рука об руку, и он слишком был застенчив, чтобы быть со всеми хорошим. Он умел и эпатировать, и разозлить, и попросту обидеть. Но те, кто проходили это испытание, становились для него своими, — а за своих он готов был разорвать в клочья. Первым и главным пропуском к нему был талант; вторым — искренняя и подлинная начитанность, догадливость, та особая интеллектуальная деликатность, которой в упор не видят люди грубые и простые, считающие признаком культуры употребление наукообразных формул. Такие люди говорят «наш жилой массив» или «ты по какому вопросу плачешь?» Такие люди окружали его большую часть долгой жизни, и немудрено, что за его елейной медоточивостью почти всегда скрывалось желчное, горькое раздражение. Но он умел не фиксироваться на этом — и потому почти никогда ничем не болел, сохранял великолепную активность и трудоспособность, прожил долго, и прожил бы напророченную себе сотню («Я столетний дед Корней»), если бы молодая и неграмотная сестра не заразила его желтухой при уколе.

Авторизуйтесь, чтобы продолжить чтение. Это быстро и бесплатно.

Регистрируясь, я принимаю условия использования

Рекомендуемые статьи

Стрельцы: преступление и наказание Стрельцы: преступление и наказание

Стрелецкий бунт 1698 года: «усердие в усмирении» достигало высот заоблачных

Дилетант
Режьте на здоровье: как выбрать правильный секатор для сада Режьте на здоровье: как выбрать правильный секатор для сада

Как выбрать механический секатор, чтобы меньше вреда растениям

ТехИнсайдер
Путь от бастарда до монарха Путь от бастарда до монарха

Как бастарду Вильгельму I удалось превратить свою мечту о короне в реальность?

Дилетант
Как крупнейшая в мире миротворческая организация вызвала эпидемию, от которой погибли 10 000 человек Как крупнейшая в мире миротворческая организация вызвала эпидемию, от которой погибли 10 000 человек

Как в 2010 году миротворческая организация вызвала на Гаити эпидемию холеры

ТехИнсайдер
Метаморфозы «маленького дуче» Метаморфозы «маленького дуче»

Как Бенито Муссолини стал полновластным диктатором Италии

Дилетант
Инвесторы ловят дно Инвесторы ловят дно

Инвесторы ищут возможность заработать на падающем рынке

Ведомости
Выдворение китайских студентов из СССР Выдворение китайских студентов из СССР

После смерти Сталина между СССР и Китаем стали нарастать противоречия

Дилетант
Рабочий детокс Рабочий детокс

Можно ли успешно бороться с токсичным общением в рабочей переписке?

Ведомости
Корниловский марш Корниловский марш

Лавр Корнилов был ровесником Ленина, в августе 1917 года ему исполнилось 47 лет

Дилетант
В гармонии с озером В гармонии с озером

Дом недалеко от Уфы строила большая и дружная семья на месте своего старого дома

Идеи Вашего Дома
Эрнст Тельман: списан в архив Эрнст Тельман: списан в архив

История немецкого коммуниста Эрнста Тельмана

Дилетант
Как вернуть любовь к близким людям: советы психолога на примерах из жизни Как вернуть любовь к близким людям: советы психолога на примерах из жизни

Как вернуть в отношения с близкими гармонию? Разбираемся вместе с психологом

Psychologies
Античный коммунизм Античный коммунизм

Кто всех суровее в Древней Греции?

Дилетант
У нас отмена У нас отмена

Какие механизмы стоят за молохом культуры отмены и насколько они прочны

Men Today
Семь лет спустя Семь лет спустя

Каким был брак Натальи Пушкиной с Петром Ланским, небогатым армейским офицером?

Дилетант
Зубастые красавицы Зубастые красавицы

Острые зубы, складки на шее, шрамы украшают женщину

Вокруг света
Остаться в минусе Остаться в минусе

Можно ли составить теорию заговора из технологии, обещающей вечную жизнь?

Правила жизни
…И другие официальные лица …И другие официальные лица

Некоторые из тех, кто стоял за спиной лидеров «Большой тройки»

Дилетант
Пойдем копать картошку Пойдем копать картошку

Парадоксально, но не каждый умеет обращаться с уважаемым продуктом — картофелем

Bones
Мезозойские млекопитающие и их родственники оказались обладателями однотонного темно-коричневого меха Мезозойские млекопитающие и их родственники оказались обладателями однотонного темно-коричневого меха

Палеонтологи реконструировали окраску шести маммалиаформов

N+1
Соня Присс: «Профессия актера — это всегда большая лотерея» Соня Присс: «Профессия актера — это всегда большая лотерея»

Даже если вы талантливы и трудолюбивы, успех не гарантирован

Коллекция. Караван историй
Наполеоновские планы Наполеоновские планы

Консервы, производство свекольного сахара – это началось в Наполеоновскую эпоху

Вокруг света
Отойдите, пожалуйста Отойдите, пожалуйста

Восемь типов людей, которым не стоит сочувствовать

Лиза
Бетонные гиганты выходят в море Бетонные гиганты выходят в море

Как в арсенале судостроителей появился бетон

Наука и техника
Абдулла Артуев и Гатциев Ибрагим Абдулла Артуев и Гатциев Ибрагим

Абдулла Артуев и Гатциев Ибрагим — о токсичности моды и русском фото в мире

Собака.ru
Гоша Куценко: «Трудно должно быть всегда» Гоша Куценко: «Трудно должно быть всегда»

Гоша Куценко — о Будённом, лишних 12 кг и жизни после кино

Ведомости
Экономика кухни: как решить больной вопрос Экономика кухни: как решить больной вопрос

За время работы в индустрии я не помню такой турбулентности

Bones
Наиболее сохранившиеся животные ледникового периода Наиболее сохранившиеся животные ледникового периода

Эти доисторические животные дают возможность заглянуть в прошлое

ТехИнсайдер
Бортич Бортич

Саша Бортич — об успехе, хейте и внутренней панк-девчонке на скейте

Собака.ru
Большой вояж Большой вояж

Сравнение Astondoa 377 Coupe и ее модификации с подвесными моторами

Y Magazine
Открыть в приложении