Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Ирина Мирошниченко: «Я дала понять Андрею Тарковскому, что я замужем»
«Я заметила за соседним столом молодого человека, пристально на меня смотревшего. Стала намеренно подносить к губам чашку таким образом, чтобы было видно мое обручальное кольцо. Мол, незачем так смотреть, я замужем. Но он по-прежнему не сводил с меня глаз. Мне стало неловко, я засмущалась и ушла. На следующий день звонок домой: «Это говорят с «Мосфильма». Вы можете к нам приехать на фотопробу?» Приехала и в кабинете увидела Андрея Тарковского», — рассказывала актриса Ирина Мирошниченко.
— Ирина Петровна, почему вы не отмечаете свой юбилей в стенах МХТ, в котором работаете больше полувека, можно сказать — всю свою жизнь?
— Объясню просто. Сначала я не хотела ничего отмечать... Я родилась в июле, а в этот месяц все в отпусках, прежде всего мой родной и любимый театр МХТ. Но я представила себе — проснуться в свой день рождения и ничего не делать... От этой мысли стало грустно. Я поняла, что должна встретить этот день со зрителем, в работе, в ощущении полета. Так что юбилей в стенах родного театра отмечу обязательно!.. Я вообще привязываюсь к местам и постоянно возвращаюсь туда, где со мной происходило что-то важное. Например, куда бы я ни направлялась на своей машине, при малейшей возможности выстраиваю маршрут так, чтобы оказаться на Тверском бульваре, проехать мимо бывшего своего дома. Мой первый адрес — Тверской бульвар, дом 12, квартира 6...
— Ваше детство прошло там?
— Да, я вспоминаю себя маленькую, как я выходила из подъезда, потом перебегала трамвайные пути. Мама, папа и брат всегда меня предупреждали: «Осторожно, трамвай!» Но его трудно было не заметить: вагоновожатый звонил «тр-р-р-р-р»... На бульваре я садилась на скамеечку и готовила уроки, потому что дома было негде: маленькая комната — девять метров, там особо не позанимаешься. Мне очень нравилось на улице, на нашем бульваре! Я даже мечтала там, на скамейке Тверского бульвара, когда-нибудь заночевать: закутаться в одеяло и смотреть на небо, а утром встретить солнце... Лет мне было тогда совсем мало...
Часто я проезжаю и мимо нашей школы № 119, в которую ходила дворами. Ближе всего было через стройку. Там строился цирк, а потом в этом здании разместился МХАТ, куда впоследствии я попаду в качестве актрисы и буду играть на этой сцене. Вот парадокс! Я отодвигала доску в заборе, просачивалась в образовавшуюся дырку, после чего нужно было быстро пробежать мимо сторожа и его огромной овчарки до противоположного забора, где тоже была дырка, а там уже и двор школы. Однажды я не успела: сторож свистнул, овчарка — за мной. Я мигом взлетела на забор, но она меня все-таки тяпнула: то ли за каблук, то ли за портфель, но не укусила, слава богу. Как же я визжала! Думала — все, больше на стройку ни ногой. Но через пару дней снова стала пользоваться дыркой в заборе. Вот это — мое детство! Сейчас все дворы закрыты, кругом шлагбаумы, металлические двери и кодовые замки. А в моей памяти остались зеленые московские дворики, где повсюду можно было пройти, где все соседи друг друга знали. Тверской бульвар жил как единый организм, все было на виду: кто пироги печет, у кого свадьба или развод...
— Судя по тому, какое образование вам дали родители, вы были усидчивой домашней девочкой...
— С одной стороны, жили мы очень скромно. Но при этом ко мне приходил учитель французского языка, которого мама с папой оплачивали из своей крошечной зарплаты. Кроме того, в нашу девятиметровую комнату они умудрились поставить пианино! Я сейчас сама не понимаю, как это было возможно! В комнате, кроме инструмента, помещалась моя тахта, круглый стол, шкаф с посудой, в нише — диван, на котором мама с папой спали. В углу стояли огромное зеркало и тумбочка с телевизором, малюсенький экранчик которого увеличивала линза с водой. Еще у нас был широкий подоконник, и там постоянно сидел кот. Места для кровати моего брата Рудика в комнате просто не было, и он спал в коридоре за занавеской. Причем это был общий коридор, но соседи не возражали. Мы с ними жили дружно. И когда к нам гости приходили, соседей тоже приглашали за стол, всем хватало места. Я была очень счастливым ребенком, росла в атмосфере тепла, любви и нашей скромной обстановки не замечала. Хотя, наверное, брат Рудик замечал. Он-то знал другую жизнь: Рудик у мамы от первого брака, она была замужем за военачальником Иваном Игнатьевичем Толпежниковым. В той, прежней жизни вся наша квартира принадлежала маминой семье. У маминого мужа были адъютант, домработница, шофер, личный автомобиль. А потом Толпежникова арестовали и расстреляли, и в одночасье все изменилось. Слава богу, что не тронули маму и Рудика. Хотя как не тронули... Маму исключили из студии Таирова, а она так мечтала стать актрисой! И кстати, сына назвала в честь своего кумира Рудольфа Валентино — звезды немого кино. У мамы были друзья — Серафима Абрамовна Кричевская и Иван Иванович Чувильчиков. И они ее, жену врага народа, устроили в Колонный зал Дома Союзов, а это же была главная концертная площадка страны! Мамина должность называлась «работник массовой культуры». Это примерно то же самое, что нынешний шоумен. Вовлечь людей в действие, развеселить, объединить. Ну сплошная импровизация! Маме эта работа нравилась. А потом она вышла замуж за моего папу и родилась я. Вероятно, Рудику все эти перемены в жизни нелегко дались. Потом всю жизнь он думал о том, как важно крепко встать на ноги... Когда брату исполнилось 16 лет, он объявил: «Пойду работать». Рудик обожал машины — наверное, с тех пор, как катался с водителем на черной «эмке» своего отца. И вот брат сам решил стать шофером: не журналистом, не ученым, хотя у него были потрясающие знания, он мог поступить куда угодно. Устроился рядом с домом, на площади Пушкина, в «Известия». И проработал там всю жизнь.
— Вы родились в тяжелое военное время, хотя вряд ли запомнили его — слишком были маленькой. Но родители, наверное, что-то вам рассказывали...
— Папа был в учебной военной части в Кубинке, и мама туда к нему приехала повидаться. Они ночевали в землянке, а когда утром вышли оттуда, оказалось, что никого нет в живых. Близко подошли немецкие танки, командиры всех подняли в бой, а ружья-то были учебные... Почти сразу в Кубинку подвезли пополнение и раненых. Маме сказали: «Становись быстро к плите и свари что-нибудь. Больше некому этим заняться». Мама приготовила огромную кастрюлю еды. Потом папе сказали: «Сейчас на станцию придет товарняк, отправляйтесь с женой в эвакуацию». Но маме нужно было Рудика в Москве забрать. Дали ей полуторку, она на ней туда и обратно съездила, к товарняку еле успела. По перрону как раз шел папа с каким-то мешком. Оказалось, там сахар целыми кусками, как тогда говорили, головами. Папе дали его с собой в дорогу. Ведь деньги во время войны почти потеряли смысл. Ценились продуктовые карточки и еда. Папу вскоре с поезда сняли и отправили на фронт, где он провоевал до Победы. А мама с Рудиком добрались до Сибири, минимум продуктов получали по карточкам и жили там отчасти за счет того самого сахара. Мама ходила на рынок и меняла свои вещи и сахар на еду. И вот однажды она взяла мешок, а там набита вата, тряпки, какая-то бумага. Сахара нет! Она — к Рудику: «Это ты взял сахар?» А он: «Я раздал ребятам. Прости...» Для мамы это было как удар под дых. Она сама отличалась добротой и хлебосольством, но... Непонятно было, как дальше жить, как кормить сына и меня, которая только-только родилась...
А ведь я могла и не родиться. В Новосибирске, когда мама была беременна мной на раннем сроке, она встретила свою подругу, актрису Лидию Смирнову, с которой они учились вместе на курсе у Таирова. Они дружили. Годом раньше, когда Смирнова снималась в фильме «Моя любовь», мама дала ей для съемок белую заграничную футболку. Героиня Смирновой Шурочка практически весь фильм в ней ходит... А тогда, в 1941-м, в Новосибирске находились съемочные группы «Мосфильма». И Лидия Николаевна предложила моей маме: «Катя, давай я и тебя устрою сниматься в массовку? Только для этого надо избавиться от ребенка. (Пауза.) Ну зачем тебе сейчас его рожать?» Время действительно было настолько трудное, что никто бы маму не осудил, если бы она решилась на это. Она потом мне признавалась: «Доченька, да, были у меня сомнения... Война. Папа неизвестно, вернется ли с фронта... Никаких вестей». Она пошла к какой-то знахарке, но в последний момент, когда там все это увидела, быстро встала и как вихрь оттуда умчалась! И это мое, да и ее счастье! Мама меня любила безмерно, как и я ее. Всю жизнь.
— Это ваша мама воспитала в вас любовь к искусству? Наверное, ей хотелось, чтобы вы реализовали то, что не получилось у нее...
— Мама никогда мне такого не говорила: вот, у меня не получилось, значит, актрисой будешь ты. Но, может быть, энергетически подспудно мне это передавала. Мы с ней постоянно были вместе. Ходили в театр, на концерты, и мама мне объясняла, что сделано хорошо, как ей казалось, а что плохо. А сколько она мне рассказывала! Какие имена называла: Охлопков, Завадский, Таиров, Алиса Коонен. Великие люди, которые теперь для нас стали легендами... И вот я поступила в Школу-студию МХАТ. Там мне очень пригодились ее рассказы и... французский язык, которому меня учили. В Театральной библиотеке я брала под расписку парижский журнал Cine?monde, читала статьи и рассматривала фотографии. Как выглядят французские актрисы, в каких ролях снимались, как одеты, как накрашены, какие у них прически, выражение глаз... Я все впитывала как губка. И это был уже совсем другой мир, чем тот, о котором рассказывала мне мама. Западный мир! Я слушала французскую эстраду, песни Азнавура, Беко, Брассанса... Видела фильмы «Мужчина и женщина», «Рокко и его братья». И сам МХАТ, где я всю жизнь потом проработала, был уже совсем не тот театр, каким знала его моя мама. В Школе-студии МХАТ зародился будущий театр «Современник», который создал Ефремов и его соратники, прежде всего Олег Павлович Табаков, Галина Волчек, Игорь Кваша... Да, там учился и работал Алексей Баталов, которого на днях, к огромному горю, не стало. Именно у таких людей я училась, как можно играть, не играя, а просто жить.