Целование ручки злодея
Прототип обычно не равен персонажу, да и вообще может быть на него мало похож. Алексею Швабрину из «Капитанской дочки», антагонисту главного героя, не откажешь ни в храбрости, ни в уме... Но — негодяй и циник; ни веры, ни принципов. Реальный же человек был и мельче, и глупее, и трусоват — ничего романтического…
В одном из самых страшных и пронзительных русских романов ХХ века, в «Белой гвардии», опи сывая киевскую фантасмагорию 1918-го с её пёстрым калейдоскопом гетмана, немцев, большевиков и Петлюры, последовавшим за крушением Старого Мира, автор противопоставляет хаосу Дом. Маленькая семейная крепость о семи комнатах, «лучшие на свете шкапы с книгами, пахнущими таинственным старинным шоколадом, с Наташей Ростовой, Капитанской Дочкой, золочёные чашки, серебро, портреты, портьеры», должны помочь семье Турбиных выстоять в аду «года от начала революции второго».
Начало русской прозы
Упомянув пушкинскую повесть, Михаил Булгаков честно отдал долг великому предшественнику: его роман во многом о том же, о чём писал Александр Сергеевич девяноста годами ранее. Когда всё рушится, когда утрачены ориентиры, когда вокруг неразбериха и перспектива гибели за каждым поворотом судьбы, осталось одно, за что и следует держаться, — Честь. «Что тебе сто́ит, поклонись ему в ноги, плюнь да поцелуй у злодея ручку», — советует молодому офицеру Гринёву его ангелхранитель, старый слуга Савельич. «Нет, я природный дворянин. Я присягал государыне императрице. Тебе служить не могу», — говорит Гринёв Пугачёву. А вот другой офицер гарнизона Белогорской крепости, где служит Гринёв, Алексей Швабрин, никакого препятствия к службе «амператору Петру Фёдоровичу» не видит: голову нужно спасать, какая присяга? С этой коллизии, по сути, начинается Русская Проза.
Мужицкий бунт —
начало русской прозы.
Не Свифтов смех, не Вертеровы слёзы,
А заячий тулупчик Пугача,
Насильно снятый с барского плеча.
Давид Самойлов, «Стихи и проза»
Всё получилось, как и положено, одновременно случайно и неслучайно. В феврале 1832 года Николай I, взявший на себя труд лично руководить пушкинским творчеством («Я буду твоим цензором!»), направил поэту сборник государственных актов Российской империи, где содержался свод документов интересовавшей Пушкина Петровской эпохи. Среди них — о великий российский архивный беспорядок! — каким-то образом затесался приговор Пугачёву и его сообщникам; среди мужицких и казачьих фамилий прозвучала одна, известная в свете, — Шванвич.
Превратности судьбы
В своё время в столице наделал шума рядовой лейб-кампании, личной охраны императрицы Елизаветы, Александр Шванвич. Его отец, Мартын Шванвич, «из учёных немцев», приехал в Россию при Петре I, женился, завёл придворные знакомства. Александр Мартынович отличался невероятной физической силой и выдающейся даже по лейб-кампанским меркам дерзостью. Как-то он заспорил с Григорием Орловым по поводу бильярда, одолел того в кулачном поединке и оказался лицом к лицу уже с двумя братьями — очухавшимся Григорием и подоспевшим Алексеем. Проиграв эту схватку, Шванвич заключил с Орловыми мир, продлившийся недолго и закончившийся сабельным ударом в лицо Алексею Орлову. Дальнейшей дружбе это, впрочем, не помешало.