Свет болит и поет
Игорь Гулин о Василии Бородине
9 июня погиб Василий Бородин — самый трагически-светлый автор в русской поэзии последних десятилетий.
Это странно было говорить при жизни, а сейчас, наверное, можно. Василий Бородин был самым большим поэтом в поколении родившихся в 1980-х. Эта роль не липла к нему, и у него хорошо получалось от нее отбрыкиваться. Он стремился быть не лидером, а наоборот — одним из ряда. Но ряд этот, создававший многоголосицу молодой поэзии нулевых, постепенно редел и блек. Бородин, наоборот, рос. Точнее, росла его поэзия — здесь придется сказать пошлость, но сам он никогда пошлости не боялся, умея вернуть в нее правду: она росла как дерево — в небо и в землю — в стремлении прощупать весь мир и подружиться со всем, что в нем только есть.
Дружба была его стихией в обращении и с людьми, и со словами. Такая дружба — твердая, но не настойчивая — основана на вере в то, что любые два слова можно не связать, но познакомить. Их встреча не будет началом нового стиля (в стихах Бородина будто бы нет манеры — продуманной системы приемов; есть интонация, но она допускает любую форму, оттого — сочетание совершенства с небрежностью). Не будет она и авангардным экспериментом — столкновением чужеродных элементов. Она останется встречей — не вполне обязательным событием, в котором смысл родится как подарок, а может, и как ошибка. Смысл некрепкий, всегда готовый распасться и уступить дорогу новому. Такое письмо требует потока, и Бородин писал много. В девяти опубликованных книгах собрана лишь небольшая часть его текстов.