«Все полюбили лицо, а не искусство»: Егор Зайцев — о Борисе Рыжем
К юбилею Бориса Рыжего, одного из самых популярных поэтов последних десятилетий, поэт и драматург Егор Зайцев разбирается в том, понимаем ли мы, что стоит за любимым лирическим героем
Итак, печалятся о поэте. Но печаль слишком простодушна, настоящая личная, она затронула даже людей мало причастных к литературе. Правдивее другой ответ, в глубине души решенный для всех: о человеке печалятся. Ю. Тынянов, «Блок»
Самоубийство Бориса Рыжего в возрасте 26 лет больно ударило не только по знавшим и любившим его, но и по тем, кто никогда его не видел. Когда я впервые прочел стихи Рыжего, его давно уже не было в живых. Однако и для меня его преждевременная кончина стала личной утратой.
Вся поэзия Рыжего оказалась полна предвестий ранней смерти. Всякий намек, всякая вскользь упомянутая бритва, незакрытая дверь, стращательница-цыганка приобретали дополнительный смысл и неоспоримый вес. К Рыжему в полной мере можно отнести слова Тынянова, сто лет тому назад писавшему о Блоке: «когда говорят о его поэзии, почти всегда за поэзией невольно подставляют человеческое лицо — и все полюбили лицо, а не искусство». Кто из нас не помнит исполненные поэтической грусти портреты Блока? И кто из нас не различит трагическую судьбу в юношеских фотографиях Рыжего: в выражении, в чертах его лица, наконец, в этом узнаваемом шраме?
Видишь этот рубец – Он оставлен слезой. Борис Рыжий
Полушутя, полувсерьез Рыжий просил по смерти обеспечить его механическим заместителем.
Пускай тогда, когда затылком стукну
по днищу гроба, в подземелье рухну,
заплаканные свердловчане пусть
нарядят механическую куклу
в мое шмотье, придав движеньям грусть.
Так в некотором смысле и вышло. Ряженая кукла — лирический герой стихов Рыжего — пережила автора и продолжает механически повторять заранее заданные действия, а движения ее, и в самом деле, исполнены грусти. Мы продолжаем за ней следить, ходим за ней по стихам и снам, мы любим ее, но понимаем ли мы искусство, вызвавшее ее к жизни?
Широко известны воспоминания современников о новокрестьянских поэтах: Николай Клюев или Сергей Есенин действительно родом из деревни, однако их подчеркнутая «крестьянскость» в городе очень быстро начинала отдавать бутафорией. Читающий Гете в оригинале Клюев, заслышав гостей, поспешно прятал книгу и входил в роль. Эта роль выходила за пределы стихов. Сама жизнь превращалась в сцену, а стихи — стремительно повышались в цене: куда может завести строка? Неожиданный лирический поворот? Мотив тоски? Мотив неволи?
Куда стихи завели Блока? Есенина? Маяковского? Цветаеву? Лирические маски срастались с лицом, а поступки, переходя на территорию искусства, порой приводили к катастрофическим последствиям. Таким было искусство модернизма, искусство первой половины XX века.
По этому пути пошел и Борис Рыжий, довольно рано нащупавший главную тему своей лирики — себя самого. А точнее — своего лирического героя. Этот герой имел ряд сходств с автором. Но имел и ряд отличий.
Мой герой ускользает во тьму.