«У кого в руках оружие, тот и должен убивать»: как рождается месть
Стали ли мы менее жестокими, чем наши предки? Спорный вопрос. Войны не закончились, бытовые преступления не исчезли, а мирные люди стали компенсировать отсутствие насилия в своей жизни тру-крайм фильмами, игровыми «стрелялками» и боевыми искусствами. Чем же объясняется такая тяга к жестокости? Разбираемся на примере кровной мести, о которой в своей книге «Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества» (издательство «Лёд») рассказал Вольфганг Мюллер-Функ.
Месть — еще одна форма систематического насилия, неизменная спутница человеческого-слишком-человеческого, которая встречается во всех культурах. На первый взгляд, месть отличается от власти, насилия и жестокости тем, что в горизонте традиционных культур она предстает как нечто само собой разумеющееся — как справедливый ответ на злодеяние, предшествующее мести и обычно касающееся замкнутой группы.
Месть менее предосудительна с моральной точки зрения, чем остальные четыре вида жестокости, описанные Энаффом. В качестве акта возмездия она едва ли заслуживает высокой оценки, и все же в определенной степени ее можно оправдать как понятную контрмеру. К мести прибегают не только сильные мира сего, но и те, кто не обладает большой властью. Зачастую месть понимается как обмен, который восстанавливает баланс, нарушенный насильственным действием.
Месть непроизвольна, она не является следствием субъективного стремления к самоутверждению и превосходству
С жестокостью ее объединяют мнимое равенство, расчет, символическая забота об индивидуальном и коллективном и набор соответствующих правил. Кроме того, месть — это феномен премодерна, который не только нейтрализует чувство вины за убийство другого, часто невиновного, но и делает само убийство необходимым. Месть подчиняется этике, в которой совершение насилия и даже убийство становятся долгом.
Во главу угла ставится необходимость восстановить попранную честь человека, семьи или сообщества. Дуэль двоих мужчин — популярная тема в европейской литературе XIX века — представляет собой позднюю форму удовлетворения за оскорбление чести, одним из элементов которой стала логика ритуально исполняемой мести и возмездия. Общим для мести и жестокости является мотив реального, социального и символического спасения чести.
В мире кровной мести: Исмаил Кадаре
«Всякий раз, когда у него холодели ноги, он слегка подгибал колени и прислушивался к тревожному звуку камешков, скатывавшихся куда-то вниз. Все его существо было проникнуто тревогой. Никогда прежде ему не приходилось так долго неподвижно стоять […] в канаве у широкой грунтовой дороги, ожидая, что кто-нибудь проедет мимо».
Это первые строки романа «Разбитый апрель» (Prilli y thyer) албанского писателя Исмаила Кадаре, увидевшего свет в 1980 году, во времена правления Энвера Ходжи. Как показывают некоторые детали третьей главы — ландо, упоминание о королевстве, — действие происходит в 1930-е годы, хотя повествование разворачивается в поздний коммунистический период. Мужчину, скрывающегося в полумраке, зовут Гьорг Бериша: он ждет другого человека, чтобы убить его. Тема романа — кровная месть, ритуал организованного убийства, который сохранялся в некоторых периферийных христианских областях Земли вплоть до XX века.
Череда взаимных убийств представителей двух враждующих семейств, Бериша и Криекик, тянется семьдесят лет; за это время в стране несколько раз менялись политические режимы, однако изменения не касались этой горной местности в глубине Албании. Сорок четыре человека уже стали жертвами этого «макабрического хоровода» мести.
Будет и сорок пятая — роман заканчивается так же, как и начинается, только на этот раз жертвой становится сам Гьорг Бериша
Мы вовсе не хотим сказать, что кровная месть, существовавшая также в отдаленных районах Пелопоннеса и на Сицилии в XX веке, или ритуальный поединок относятся к той форме насилия и агрессии, которую мы называем жестокостью и исследуем в этой книге. Скорее, можно с уверенностью утверждать, что жестокость здесь присутствует на вторичном уровне: глава семьи оказывает на Гьорга сильное давление и заставляет его убить другого невинного молодого человека из враждебной семьи, чего он явно не хочет делать. За полгода до этого он ранил своего противника Зефа Криекика в шею, боясь изуродовать жертву выстрелом в лицо.
Здесь существует психологическая граница между безразличием и хладнокровием с одной стороны, стыдом и сочувствием — с другой. Домодернистский героический дискурс, в центре которого (например, дуэли) находится восстановление чести, подразумевает полный контроль над всеми чувствами, нарушающими логику спланированного убийства: сюда, разумеется, входят все формы внимания, мягкости, нежности, сочувствия и пощады.