Тайна королевского приюта: как секреты из прошлого родителей влияют на жизнь их детей
В издательстве «Бомбора» выходит книга Джастин Коуэн «Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей». Джастин выросла в богатой семье. Отец — юрист. Мать – домохозяйка. Но перед смертью родителей дочь узнает о главной семейной тайне. Теперь она обязана приехать в знаменитый британский приют для детей, чтобы расследовать прошлое своей матери.
Я держала в руках письма Лены; бумага была тонкой и хрупкой от возраста, с листками разного цвета, от голубого до выцветшего желтовато-белого, как будто она пользовалась любой бумагой, какую могла найти. В рукописи моей матери не упоминалось об этих письмах, и, когда я разобрала документы, у меня сложилось впечатление, что, скорее всего, она никогда не видела их.
В 1977 году, когда мне было одиннадцать лет, мать отправилась в Лондон для просмотра собственных архивных документов. Она совершила путешествие, сходное с моим, в попытке понять прошлое и его воздействие на настоящее. У меня не осталось детских воспоминаний о ее путешествии, и мне определенно не рассказывали о его цели. Время от времени мои родители совершали зарубежные поездки, оставляя нас с сестрой в обществе нянь. Полагаю, у матери были большие надежды, но ее визит в Лондон оказался менее плодотворным, чем мой.
По прибытии ей объяснили, что правила конфиденциальности не позволяют ей увидеть собственные архивные записи. «Мне сказали, что они хранятся в лондонском Столичном архиве и я не смогу увидеть их, пока мне не исполнится 110 лет! Это было подозрительно похоже на отказ, — написала она.
Когда-то возрастной предел составлял 100 лет, но один из бывших найденышей имел наглость дожить до 109 лет. Поскольку я была не уверена, что протяну так долго, то была вынуждена согласиться на альтернативу: резюме моего личного досье, составленное по усмотрению «социального работника» из семейного отдела учреждения Корама». Не знаю, что находилось в том резюме, но ирония моей матери не вызывает сомнений. Правила, помешавшие ей увидеть свое досье, действуют и поныне в целях защиты личности родственников, которые могут быть еще живы. Нелепая ирония судьбы, воспрепятствовавшая моей матери, могла заключаться в том обстоятельстве, что она все еще находилась среди живых.
Мне разрешили просмотреть архивные материалы лишь после того, как я предоставила доказательства, что все люди, упомянутые в этих материалах, уже умерли. Прошение, в котором Лена описала свои отчаянные обстоятельства, отчеты и записи бесед с ее пастором, доктором и братом, раскрывавшие их давление на нее с целью отдать ребенка на воспитание, десятки писем, в которых она задавала вопросы о своей малышке... Теперь я полагаю, что моя мать так и не увидела всего этого.
Когда я перебирала бабушкины письма, то ощущала ее любовь к своему ребенку в каждом изгибе и росчерке ее резкого, некрасивого, а иногда неразборчивого почерка. Оставалось лишь гадать о том, было бы все иначе для Дороти, если бы она знала об их существовании. Знание о письмах не помешало бы приемной матери критиковать Дороти, мисс Райт — запирать ее в чулане, а мисс Вудворд — избивать ее тростью. Но, возможно, знание о том, что кто-то во внешнем мире любит девочку, приносило бы Дороти некоторое утешение, когда она сворачивалась по ночам в своей постели или в углу чулана, испуганная и одинокая. Ей пришлось искать утешение где-то еще и заплатить за это высокую цену.
У моей матери не было друзей в зрелом возрасте — во всяком случае таких, о которых мне было бы что-то известно. Время от времени приходило письмо с европейским штемпелем от ее «друга из Европы». Но соседи не заходили к нам на чай, и ее подруги не звонили с предложениями шопинг-туров. Иногда она упоминала имя женщины и называла ее «подругой», но я редко слышала одно и то же имя дважды. Порой я спрашивала отца, что случилось и куда пропала очередная «подруга». Он всегда отвечал расплывчато: «Ты же знаешь свою маму».