Четвертый не лишний
Почему нельзя помочь сиротам, просто ужесточив правила усыновления
Обещание министра Ольги Васильевой «очень ужесточить» и «здорово ужесточить» подбор «так называемых приемных родителей» возмутило сообщество приемных семей, как и угроза ограничить количество детей в приемной семье тремя, считая кровных. Но профессионалы сферы увидели в скандале определенный ресурс. Органам опеки давно нужна реформа, и сейчас хороший момент, чтобы ее начать
На фотографиях в Фейсбуке (соцсеть признана в РФ экстремистской и запрещена) Светлана Строганова перечеркнула лица своих детей. «Давайте знакомиться, — написала она под фотографиями. — Меня зовут Света Строганова, и у меня шесть детей. Старшая — Сашка, живет уже отдельно, у нее уже своя семья. Со мной постоянно проживают пятеро. Степа — самодельный, Соня, Назар, Оля и Полина — приемные. Я зачеркнула тех из них, кто остался бы в детском доме (скорее всего, навсегда), будь такой закон принят несколько лет назад».
Вслед за Строгановой и другие приемные родители стали выкладывать перечеркнутые фотографии своих детей с хештэгами #четвертый_не_лишний, #так_называемые_родители и #так называемый министр.
Но за словами министра уже стоит целый законопроект, подготовленный Министерством просвещения и разосланный по регионам. Родительское сообщество получило его по случайности.
— Текст законопроекта мне прислали из региона, — рассказывает Светлана Строганова. — Я давно общаюсь с родителями, которые работают в этой сфере. На прошлой неделе им пришла рассылка из министерства, и они переслали мне. Я начала читать и пришла в ужас. Если коротко, то основные изменения, которые предполагается сделать, — это ограничить количество детей тремя. Если трое уже есть, то семья не сможет взять приемного ребенка.
В сопроводительном письме министерство просило регионы прислать свои соображения, но и предупреждало, что 51 регион уже одобрил законопроект. Родители увидели в этом своеобразную уловку: узнав, что «большинство» уже одобрило, люди просто присоединятся к «большинству».
— И тогда под удар попадают подростки и инвалиды, — говорит Светлана Строганова. — Потому что их берут приемные родители с опытом. Оля, которая появилась в моей семье с ДЦП и гидроцефалией, — это мой пятый ребенок, и ей было бы суждено остаться в застенках детского дома. Полина в 14 лет два раза была в семьях, и от нее дважды отказывались. За этими детьми не стоит очередь. Никто не говорит: «Покажите-ка мне подростка 14 лет!» Обычно люди, которые берут первого приемного ребенка, хотят малышиков с первой группой здоровья.
— А чем отличаются от них люди, которые возьмут подростка или ребенка со сложным заболеванием?
— Это такие люди, которые понимают, что здесь у них ресурсов хватит. «На это я пойду, — думает человек, — потому что имею ресурс, а на это не пойду». Это уже серьезные продуманные решения. Каждый мой следующий ребенок, он сложнее был.
Видимо, чиновники в министерстве просвещения не знают элементарных вещей, которые знают все приемные семьи, прошедшие школы приемных родителей. Воспитание кровного ребенка и приемного ребенка существенно различается. Родительских компетенций, которые есть у обычных родителей, недостаточно для тех, кто взял приемного ребенка. Постепенно накапливаясь, опыт приемного родительства позволяет людям подготовиться и брать в семью более сложных детей.
— Ребенок приходит, имея свою историю. Это другая жизнь, которая нам не знакома. Это могут быть асоциальные родственники, которые объявляются и просят денег. Это запущенность — ребенок, в пять лет взятый из детского дома, не совсем понимает, что такое персональное внимание взрослого. Оля, например, в пять лет не ходила, по полу ползала, игрушки набирала в пакет и на кровать себе тащила. Она просто думала, что ее перемещают из учреждения в учреждение. Она с ужасом смотрела на моих детей, которые отказывались от еды, потому что там, где она была раньше, надо было съедать все быстро и молча. Она укладывала кукол спать, связывая им колготками руки и ноги. Это значит, что там можно было успокоить так ребенка и так положить спать, и она транслировала это нам. Это может быть травма: «Почему меня бросили?». И явно или неявно ребенок это проверяет, это всегда у него в голове сидит. «Если я хороший, то почему меня бросили? Может, я на самом деле плохой? А если я все-таки хороший, но меня бросили — значит, моя мама плохая, и я тоже стану плохим». Эти вещи никогда не будешь обсуждать с кровным ребенком, и проживать эту травму, и принимать на себя эту обиду, которая у него есть на «ту» маму. Ребенку все равно больно и обидно, и эти боль и обида переносятся на меня. И как об этом говорить, как это проживать — это действительно особые навыки, которых не будет с кровными детьми.
Приемным родителям важно, чтобы рядом с ними были люди, которые сопровождали бы семью в сложных ситуациях. Но сотрудники органов опеки, например, вообще не имеют специального образования, и, более того, ни в одном вузе страны нет программы подготовки для них, как не существует и самой специальности.
— Попадание ребенка в систему, потеря родительского попечения — это совершенно хаотичная и лишенная социальных технологий история, — говорит руководитель благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская. — Во всей этой сфере не работают подготовленные специалисты. Как этот факт был для меня шоком, когда я только об этом узнала, — так остается и поныне. Пятнадцать лет я нахожусь в шоке и не понимаю, как может такое быть.
Дело в том, что в России до сих пор не существует никаких требований к сотрудникам органов опеки, детских домов, служб сопровождения и даже к специалистам, которые ведут курсы в Школах приемных родителей. Эксперты считают, что готовящийся в Министерстве просвещения законопроект как раз и мог бы их задать.
— Люди, которые принимают такие важные решения относительно других людей, иногда понятия не имеют о том, что такое депривация, травма, привязанность, — говорит Елена Альшанская. — Принимая решение забрать младенца от мамы на год в детский дом, говорят: «Да чего они, годик в доме ребенка поживут — и хорошо, их там покормят!» У них зачастую нет базовых представлений о детско-родительских отношениях, о привязанности младенца — никакого. Просто ноль. Они могут быть хорошими людьми сами по себе, просто у них нет этих знаний. И они принимают решения об изъятии. Или об устройстве в детский дом или семью. Это поразительная ситуация, что мы вообще нигде и никак не готовим специалистов — не с точки зрения законодательства, а с точки зрения базовых знаний, которые позволяют им хоть какое-то решение о перемещении или об устройстве ребенка принимать.
Еще одна проблема в том, что у органов опеки сейчас есть обязанность контролировать, но нет инструментов, чтобы помочь семье, когда та сталкивается с трудностями. Так что если родители со своими проблемами вздумают прийти в опеку, всегда есть риск, что опека воспримет это как знак: ребенка надо отобрать.
— Поэтому проблемы часто остаются внутри семьи, и люди не могут без опаски, без страха, что их сразу распнут, обратиться за помощью, — говорит Елена Альшанская.
В целом то, что вопрос сопровождения семьи привлек такое огромное внимание, скорее хорошо, считают эксперты. Это значит, что есть возможность что-то изменить.
— Вопрос в том, что документ ушел в субъекты, а те, помимо того что не знают, что делать с приемными родителями, обалдели от документа, — говорит эксперт по сиротству Александр Гезалов. — Но хорошо, что эта история появилась, и тема продолжает оставаться острой, потому что ситуация ухудшается, банк детей-сирот растет — он вырос на две тысячи детей. Что нужно делать? Помогать многодетным семьям. Усилить меры поддержки приемной семьи. Усыновленным детям давать квартиры. И кровной семье помогать тоже надо, это все правильно. Но пока они обучат специалистов опеки, время уйдет, а дети вырастут. И есть еще проблема скрытого сиротства: сейчас, например, во Владимирской области 70 процентов детей, находящихся в детских домах, в домах ребенка, попали туда по временному заявлению родителей. Я думаю, что и в других регионах ситуация похожая. Россиротпром вернулся.
Плохо, что год от года, от скандала к скандалу, понижается статус приемного родительства, а количество детей в системе вновь начинает расти. Некоторые даже считают, что в этом есть определенный заказ.
— Я не склонна к теории заговоров, — говорит Елена Альшанская. — За это лето было два убийства в приемных семьях, и понятно, что накопилось. Но даже если накопилось — то нет привычки у ведомств принимать решения после серьезной экспертной работы, аналитики, обсуждения. И не существует серьезных институтов, которые можно для анализа проблемы привлекать. Безусловно, есть проблемы, связанные с насилием в приемных семьях. Авторам этого законопроекта показалось, что решение проблемы — тут подрезать, там ушить. Но мы работаем с приемными семьями и знаем, с какими сложностями они сталкиваются. И как часто органами опеки принимаются решения без оглядки на реальные интересы и потребности ребенка — на всех этапах. Ничего из этого не решить тестами и простой математикой.
Много лет назад Министерство образования, недавно переименованное в Министерство просвещения, было до некоторой степени прогрессивным ведомством. Именно здесь был создан Всероссийский банк данных детей-сирот и сайт usynovite.ru, который все еще встречает посетителей такими словами: «Вот уже 13 лет наш сайт помогает детям обрести новый дом, родителей, веру в будущее. А опекунам и приемным родителям — родительское счастье и новых членов семьи». Почему бы не попытаться этому заявлению соответствовать?
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl