Федор Лавров. Колькин сын
Непросто, особенно вначале, слышать: "А, это же Колькин сын!" Полосовало как бритвой по сердцу. А сам-то я кто такой? Когда утвердился в профессии, печаль прошла. Если кто-то сравнивает с отцом, говорит, что похожи, переполняюсь гордостью.
-На предложение сыграть мужа Салтычихи в «Кровавой барыне» откликнулся сразу. Хорошо знаю режиссера Егора Анашкина, снимался у него в сериале «Деньги», о чем вспоминаю с удовольствием. Егор задумывал снять «Кровавую барыню» как черную сказку — в этом жанре преуспел Тим Бертон, но получился триллер. Мой маленький сын увидел эпизод, где девочку Дашу отправляют в монастырь, а она умоляет отца оставить ее дома, и чуть не расплакался:
— Папа, что с ней будет?!
Сразу же убрал ребенка от телевизора:
— Все, Фрол! Мы это кино не смотрим!
Роль жестокой помещицы сыграла Юлия Снигирь. Она часто спорила с режиссером, многое сделала в фильме по-своему, но убедительно. И пара у нас с ней получилась.
Анашкин — замечательный человек, бессребреник, честно выполняет свою работу. Надеюсь, это не последний наш совместный проект. Но ему было трудно добиваться задуманного. Скажем, требуется пять женских платьев для сцены бала, а дают одно — экономят. Зачем тогда вообще ввязываться в исторический проект, входить в эту воду? Продюсеры воспротивились и многому из того, что хотелось сделать мне. Например придумал, что у моего героя заячья губа. Даже нашел художника по пластическому гриму. Но узнав, сколько будет стоить его работа, отказали: «Каждый съемочный день тебе это клеить? Нет!»
— Такому перфекционизму у родителей научились?
— Наверное. Я родился в актерской семье: отец Николай Григорьевич Лавров был ведущим актером Малого драматического театра, работал в БДТ, мама Наталья Леонидовна Боровкова всю жизнь прослужила в питерском ТЮЗе, куда ее пригласил после ЛГИТМиКа Зиновий Яковлевич Корогодский. Родители учились на его актерском курсе при ТЮЗе, в институте и познакомились. Им преподавали выдающиеся театральные режиссеры Лев Додин и Вениамин Фильштинский. Прекрасная школа. Папа помимо театра был востребован в кино, снимался в том числе у Динары Асановой, Алексея Балабанова, Александра Прошкина.
Как большинство актерских детей, я рос за кулисами. Помню спектакль из школьной жизни, где по сюжету хулиган дергал маму за косички. Я наблюдал за происходившим из зала и не выдержав, с криком «Мамочка, тебе больно?! Сейчас ему надаю по шее!» ринулся к сцене, но на подступах меня перехватила бдительная билетерша. Мама до сих пор работает, занята в репертуаре.
В основном меня воспитывала бабушка, родители пропадали на гастролях, съемках, репетициях. Не то чтобы страдал, но было обидно, что редко их вижу. Честно скажу: актером стать не мечтал. Насмотрелся на них — ох и тяжелая это профессия! Хотя мир кино мне нравился. Когда отец снимался в «Острове погибших кораблей», взял нас с мамой в экспедицию. Я только окончил пятый класс. Дело происходило на Азовском море, на песчаной косе в окрестностях Бердянска. Наблюдая за съемками, восторгался Константином Аркадьевичем Райкиным, прибалтийскими актерами. Отец всюду таскал меня с собой, когда не был в кадре, мы ловили креветок, варили уху. Я думал: «Блин, как же здорово!»
Но оканчивая школу, хотел посвятить себя медицине или, на худой конец, журналистике. И тут вмешалось одно обстоятельство. Санкт-Петербургская театральная академия находилась в пяти минутах ходьбы от нашего дома, а на журфак или в Первый мед пришлось бы добираться, прикладывать усилия. Кроме того, мне не хватало знаний по химии, чтобы поступить в мед, а я был юношей амбициозным, мечтал не просто освоить врачебное ремесло, а серьезно заниматься наукой. Требовалось подтянуть химию, делать это было лень. Вот и отнесся к выбору будущего, можно сказать, безответственно.
Родители восприняли все спокойно. Думаю, пойди я в архиереи, они бы и это одобрили. Стал бы шахтером — и слава богу. Мама с папой считали неважным, кто перед ними — дворник, епископ или космонавт. Главное, чтобы был мастером своего дела, любил его. Я унаследовал такое же отношение к людям, не делю их на белые и синие воротнички.
В общем, я определился с выбором, но моя подготовка в институт, по большому счету, была пущена на самотек. Папа, конечно, время от времени вникал, как она проходит, давал советы. Мама помогла разучить цыганочку: она занималась балетом, даже преподавала. И все же сказать, что я жизнь положил на то, чтобы поступить, не могу. Возьмут — хорошо, провалюсь — и ладно!
Честно говоря, стихи я читал неважно. Был уверен, что знаю, как надо, но выяснилось, что ни черта в этом не понимаю. Да и плясал не лучшим образом. Но меня все-таки пропустили на третий тур. Никому не признавался, кто мой отец, однако экзаменаторам не составило труда сопоставить фамилию-имя-отчество. К третьему туру собрался и сыграл отрывки из «Доходного места» и «Свадьбы Кречинского», которые помогали нам готовить режиссеры-выпускники, так что доказал: достоин учиться в этом вузе.
Студенческие годы оказались непростыми. Мне требовалось ровно три минуты, чтобы дойти от дома на углу Пестеля до академии на Моховой. При этом я всегда опаздывал. Думаешь: «Куда спешить? Мне ближе всех, посплю еще пятнадцать минут, выпью лишнюю чашку кофе». В итоге прибегал последним.
В год моего поступления курс набирал Владимир Викторович Петров — опытнейший педагог, воспитавший около двухсот актеров, среди которых Лариса Гузеева, Александр Лыков, Александр Половцев. Он большой мастер, но не скажу, что мы жили душа в душу. Я по натуре бунтарь, революционер, люблю проламывать стены и двигаться дальше. Владимир Викторович давал нам академическое образование, и я с ним много спорил. Петров говорил: «Артист необязательно должен быть умным». Для меня это неприемлемо. Актер обязан владеть не только голосом, телом и расшатанной нервной системой, но и иметь мозги. Еще Шекспир наставлял своих артистов: работай лучше всех, знай больше всех и ничего не жди взамен. Не всегда удается следовать его завету, но я стремлюсь. Чем лучше образован, тем серьезнее вооружен. Пусть пока это знание мертвое, книжное, но в будущем оно может пригодиться.
Сегодня, с появлением опыта, вынужден согласиться, что в определенном смысле мастер был прав. Встречаются сверходаренные актеры, которым совсем необязательно читать и понимать Шопенгауэра. Не будем оглашать имена, их много. Но ко мне природа не была так щедра. И сколько живу, столько помню себя с книжкой в руках. Среди любимых писателей Роберт Музиль и Франц Кафка. Высоко ценю поэзию Стефана Малларме, Райнера Марии Рильке. А недосягаемым считаю Георга Тракля, которого не только читаю, но даже иногда пытаюсь переводить. Мой немецкий оставляет желать лучшего, равно как французский с английским, поэтому вооружаюсь словарем. У нас множество прекрасных переводчиков, но все они привносят в тексты свою индивидуальность, а мне нравится переводить дословно. Занимаюсь этим не так часто, когда выдается свободное время.
Из театральной академии выпускался со спектаклем «Волки и овцы», играл Мурзавецкого. Родители приходили смотреть, смеялись. Я очень переживал, волновался, что скажет отец. Брось он «Все нормально», расстроился бы. Но папа начал разбирать финальную сцену, которая пришлась ему по душе, давал советы, как сделать ее лучше. Произнес: «Я увидел человека». Для меня это высшая похвала.
— Как складывалась ваша актерская судьба?
— Плохо! Получил диплом в 1996-м, когда театры бедствовали, актеры играли при полупустых залах, кино практически не снимали. Я много куда показывался и везде не подходил. Молодой, двадцатиоднолетний, невысокого роста. На очередном прослушивании кто-то посоветовал: «Идите в ТЮЗ». Но у меня же амбиции через край! Какой ТЮЗ?! Кого там буду играть — пионеров? Я считал себя настоящим большим артистом! Тяжело приходилось, был на грани отчаяния.
Выручил Вениамин Михайлович Фильштинский. Он посмотрел мой дипломный спектакль и пригласил в свою студию, которая называлась тогда Театр на Крюковом канале, а спустя несколько лет стала «Этюд-театром». Там играли и Костя Хабенский, и Миша Пореченков, и Миша Трухин. Они окончили академию раньше, во время учебы мы дружили, я, бывало, бегал им за водкой. Так что приняли меня хорошо, сразу ввели в несколько спектаклей, поскольку кто-то постоянно уезжал на съемки.
Ребята шли на взлет, перед Хабенским и Пореченковым уже распахнулись двери в новую жизнь. Я в тот период был лопух лопухом и отчасти им завидовал, хотя считал старшими товарищами. При том что актерская профессия лютая, про нее говорят «падающего подтолкни», ребята всегда меня поддерживали. То ли принимали за своего, то ли что-то во мне видели. Смотрел на них с восхищением: у нас незначительная разница в возрасте, но на тот момент они были гораздо опытнее.
Год, проведенный под началом Фильштинского, дал мне гораздо больше, чем четыре у Петрова. А потом режиссер Виктор Моисеевич Крамер позвал в театр «Фарсы» на роль в спектакле «Село Степанчиково и его обитатели». Это был такой кайф! Я купался в работе! Спектакль Крамера «Фарсы, или Средневековые французские анекдоты», давший название театру, в свое время гремел на весь Питер. Хабенский играл в фарсовском «Гамлете» Горацио, когда он перебрался в Москву, роль получил я. Костя выстроил интересный рисунок, который здорово отличался от шекспировского, пришлось его осваивать.
Позвонил приятель: «Федь, Геннадий Тростянецкий собирается ставить спектакль в БДТ, хочет с тобой повидаться». Геннадий Рафаилович меня знал: в ЛГИТМиКе его студенты-режиссеры постоянно приглашали играть в своих отрывках. Тростянецкий позвал на главную роль в «Веселого солдата» по Виктору Астафьеву. Меня! На главную роль в БДТ!
Первым, кого встретил в театре, оказался Кирилл Юрьевич Лавров. Он улыбнулся, поприветствовал: «Ну здравствуй, однофамилец!» Когда папа служил в БДТ, у них сложились хорошие отношения. Коллеги вообще отнеслись ко мне по-доброму. Наверное потому, что любили папу. Хотя непросто, особенно вначале, слышать: «А, это же Колькин сын!» Полосовало как бритвой по сердцу. Что значит «Колькин»? А сам-то я кто такой? Приходилось постоянно доказывать, что и без папы что-то из себя представляю. Наверное, с подобной проблемой сталкиваются все дети известных родителей. Со временем, когда утвердился в профессии, печаль прошла. Напротив, если кто-то сравнивает с отцом, говорит, что похожи, переполняюсь гордостью.