Дмитрий Нагиев: "Я знаю, чего стою. И мне абсолютно все равно, что будут говорить"
"Начинается с того, что я говорю, что не буду прыгать с утеса, да еще слепым, а заканчивается тем, что я послушно проделываю рискованный трюк. На всех планах видно, сам артист висит на ветке над обрывом. Причем такой отвратительный обрыв, метров сто, наверное..."
Дмитрий, «Охотник» — это наш ответ «Выжившему»? Как вы относитесь к тому, что проект еще никто не видел, а вас уже сравнивают с Ди Каприо?
— Меньше всего я думаю о том, что мне нужен ответ кому-то. Мне подобные ответы, особенно в нашей стране, отвратительны. Просто я придумал историю — мне как артисту показалось интересным проследить поведение человека, слепнущего буквально в кадре и совершенно к этому не готового. Есть много историй на похожую тему, например с Аль Пачино. Но там и во многих других картинах герой теряет зрение за кадром. И я не помню такого, чтобы зрители наблюдали за этим чуть ли не в режиме реального времени. Возможно, это конъюнктура, но после Калоева и Чикатило мне было интересно такое сыграть. Хотя я не отношусь к тем артистам, которые задумываются о том, что хотел бы дальше сыграть. Я актер и понимаю скромность своего положения в мире, да даже просто конкретно в нашей стране, и упаси Бог меня вдруг задуматься, что мое место очень серьезно в общественно-политической и культурной жизни. Я лишь призван развлекать зрителя, что и делаю. И данное полотно, даже если оно покажется кому-то страшным, лишь попытка затрагивания каких-то эмоций. Никаких ответов Голливуду, Болливуду, никому, при всем моем огромном уважении к этим компаниям, у меня в голове точно нет.
— Вы раньше говорили: «Выходя в путь на конкретную работу, я не оставляю сил на обратную дорогу». Я так понимаю, сейчас ничего не изменилось?
— К сожалению. Может быть, еще недостаточно наработан профессионализм, но я каждый раз приезжаю на площадку на новый проект со жгучим желанием по-легкому срубить деньжат, а оттуда меня выносят уже полумертвым. И проект «Охотник» или «Отшельник», пока еще не остановились на названии продюсеры, не является исключением. Как «Чикатило» чуть не убил меня, так и этот проект меня просто размотал.
— Что было особенно тяжелым испытанием для вас на этих съемках?
— Если на каких-то предыдущих работах меня спрашивали о моментах сложных или опасных, и я сосредотачивался и их вспоминал, то здесь риск — это, можно сказать, ежедневная рутина. Сложность этой истории в том, что в кадре один человек. И все, что с ним происходит: падение, утопление, медведи, волки — случалось ежедневно. При моем хлипком телосложении и патологическом страхе перед опасностями это чуть меня не убило. Это я кокетничаю.
— А если серьезно, чего боится Нагиев?
— Знаете, я иду в своей жизни к свету и воспитываю себя как человека, не верящего и не поддающегося страху. Это не значит, что я пестую в своей башке дурь бесстрашия. Нет, я просто в своем нелепом развитии дошел до того, что бояться ничего не надо, и мой страх является проводником моих дурных поступков. Я боюсь мало чего, как мне кажется. Есть вещи, которые я обсуждаю с режиссером до съемок. Это мое общение с дикими животными. Я их слишком уважаю, чтобы рвать с ними дистанцию. Я не отношусь к тем, кто подходит фотографироваться с дикими животными, ходит в цирк на их выступления. Мечтаю, что настанут времена, когда нам всем станет понятно, что любоваться дикими животными в неволе пошло и гнусно. Поэтому я ограничиваю свое общение с ними, со спины работает каскадер. Безусловно, мне приходится контактировать, но я стараюсь это делать с максимумом уважения к животному.
Еще я не работаю на больших высотах. Вариант, когда Том Круз сидит на верхушке небоскреба Бурдж-Халифа, — тщательно подготовленная и десятки раз проверенная акция. В нашей загнанности не всегда есть возможность у каскадеров и руководителей каскадерских отделений подготовить трюк. И тем не менее они справляются с этим блистательно. Начинается с того, что говорю, что не буду прыгать с утеса, да еще слепым, оттого что линзы доконали, а заканчивается тем, я послушно проделываю рискованный трюк. На всех планах видно, сам артист висит на ветке над обрывом. Причем такой отвратительный обрыв, метров сто, наверное...
— Неужели это действительно вы висите, не каскадер?
— Да, да... Я изначально обговариваю, если есть возможность на краю крыши небоскреба снять не меня, я буду крайне признателен и подниму за это рюмку ушедшей колы. Но в результате над обрывом вишу я.
— Не могу это даже представить, потому что больше всего боюсь высоты.
— И я тоже очень боюсь!
— Над пропастью вы молитесь?
— Нет... Но отсутствие молитвы в результате и подводит артистов. И мы знаем эти случаи. Это и Урбанский, и масса других людей, которые забывали вдруг о страхе. Включался какой-то мальчишеский эгоизм и максимализм, и они лезли раз за разом в кадр, и это не всегда заканчивалось хорошо. У меня тоже, к сожалению, тумблер отключается в этот момент, и я начинаю вдруг думать не как Дима Нагиев, а как герой, как персонаж, и это может подвести. Между съемками я стараюсь вспоминать, что нужно быть осторожным. Но как только звучит это чертово слово «Мотор!», у меня опять отключается здравый смысл.
— Ваш герой Виктор добровольно уходит в лес от мира, от проблем. Кто он вообще?
— Это юрист, который в силу обстоятельств вынужден оказаться в лесу. Меньше всего хотелось сыграть пьющего мужика от сохи, родившегося в лесу, дурно пахнущего. Мне интереснее смотреть и играть человека, который не рожден для этой жизни. Это не Маугли. Это, как я себе придумал, умный, сильный и, что очень важно, интеллигентный человек. Без интеллигентности и воспитанности нет смелости, есть скобарство, нет поступков, есть пошлость.
— Дмитрий, а у вас было желание когда-нибудь в силу обстоятельств так же все бросить и если не стать отшельником, то хотя бы на какое-то время прервать связь с этим миром?
— Отшельником, наверное, нет. У меня есть очень узкий круг людей, которых я люблю, которыми дорожу и без которых с трудом представляю свою жизнь. Но сейчас я, как мне кажется, на той ступени развития, когда мало чем дорожу в плане работы, в плане своего положения в кинобизнесе, в шоу-бизнесе, в телевизионной индустрии. Я честно работаю, но меня тяжело напугать тем, что меня могут этого лишить.
И, кстати, я не думаю, что сложись иначе ситуация в стране и в мире, я бы пошел по другому пути. Задолго до всего я уже понял, что не хочу идти по пути злобы, зависти и ненависти. Я просто пытаюсь двигаться к свету. Сложившаяся ситуация лишь подстегнула меня поддать газку и двигаться чуть быстрее. И быстрее прийти к пониманию, как так получилось, что из сотен светлых путей, которые могло выбрать человечество, мы выбрали вот этот путь, путь гадости. Не сегодня выбрали, а очень давно. Я для себя давно понял: важно заботиться о своих ближних, возделывать свой огородик, создать рай у себя...
— А какой он, ваш личный рай, тот, который вы сами создаете?
— Он очень скромен и убог, с точки зрения других людей, мечтающих об империи, но для меня он прекрасен. Сейчас мой папа, которому больше восьмидесяти лет, говорит: «Я пойду подстригу этот кустик». Я понимаю, что кустик и так хорош, но это удивительное счастье видеть, как твой папа сам идет, ну, или ползет к этому кусту, чтобы его чуть-чуть подстричь. И у меня уже умиление. Я уже в раю. Если глаза близких светятся мыслями о завтрашней хорошей погоде, для меня это уже счастье. Если новости не приносят мысли о том, как опасно может быть завтра, мне это уже нравится... Масса вещей, которые мне не нравятся. Не думаю, что люди, открывшие ваш уважаемый журнал, увидев малознакомого артиста Нагиева на обложке, должны вдруг вновь погружаться в проблемы сегодняшнего дня.