«В русской литературе финалом по большей части является тоска»
Любовь Аркус о том, что делает финалы великими
Любовь Аркус — не только киновед, основательница журнала «Сеанс» и режиссер, снявшая фильмы «Антон тут рядом», «Кто тебя победил никто» и «Балабанов. Колокольня. Реквием», но и выдающийся педагог. Год назад «Сеанс» открыл школу кураторов и сценаристов, которая только что объявила второй набор, но и до появления школы как институции Аркус преподавала почти всю жизнь — во всяком случае через «Сеанс» прошло не одно поколение российских кинокритиков. О том, что такое «русский финал», зашита ли любовь к трагедии в национальном коде, а также о кинематографе Феллини, Хуциева и Балабанова со своей учительницей поговорил Константин Шавловский.
Как-то Сергей Соловьев рассказывал мне, что встречался с инвестором, который предлагал ему любые деньги на экранизацию «Анны Карениной», но только с одним условием: Анна остается жива. Как вы думаете, почему Соловьев его выставил?
Если честно, я думаю, что это байка. Сергей Александрович был на них великий мастер.
Но байки Соловьева всегда говорили что-то про время — например, его рассказы про Шпаликова и Хуциева рассказывают про оттепель больше, чем иные факты. А байка про финал «Анны Карениной» что-то про наше время говорит?
Это не про время, это про людей, которые думали вкладывать деньги в кино с надеждой получить быструю прибыль. Удивительно, что этот предрассудок с хеппи-эндом переходит у продюсеров и госчиновников из поколения в поколения. У кино появляется незаемный язык, потом приходит звук, потом кинопленка сменяется цифрой, но продюсерская жажда хеппи-энда не меняется, эта музыка будет вечной. Ну хорошо, касса так касса, но где счастливый финал в бестселлере под названием «Чапаев»? Почему авторы показывают, как гибнет герой, и это не только не отталкивает зрителя, но, напротив, заставляет пересматривать его фильм снова и снова? И если верить мемуарам первых зрителей «Чапаева», всякий раз зал в диком напряжении: переплывет? не переплывет? Что говорить о первых зрителях, если маленький Сережа Добротворский, по рассказам его мамы, даже в лютый ливень тащил родителей в сотый раз на «Чапаева», а когда стал взрослым, написал о нем статью-кирпич, как будто хотел разломать этот волшебный фонарь своего детства, пробраться в самую сердцевину своего детского чуда.
Но теперь вернемся к Толстому. Без трагического финала у Толстого не было бы причины предпослать роману эпиграф «Мне отмщение, и Аз воздам», это была бы банальная история адюльтера, обычный дамский роман про «роковые чувства».
Исследователь немого кино Юрий Цивьян ввел в научный оборот термин «русский финал» — в противоположность как раз американскому хеппи-энду. «Русский финал» — это такой «хоррор-энд», когда все заканчивается плохо, как у Карениной и у Чапаева. И фильмов с «русским финалом» в дореволюционном кино выходило примерно в четыре-пять раз больше, чем с «американским». Получается, это такая наша культурная особенность — ждать и желать плохого конца?
Я не специалист в области дореволюционного кино, это вопрос к моей дочери Анне Коваловой, специалистке по этому периоду. Но я бы обратила внимание на то, что в начале XX века русская культура переживает эпоху декаданса, который узнается и в кинематографе Евгения Бауэра, и просто даже в самом облике Веры Холодной. Декаданс не был сугубо российским явлением, но в России, возможно, эта мода срезонировала и с градусом тревожности, атмосферой внутри империи, раздираемой социальными и политическими противоречиями. Я не думаю, что «плохих» финалов так уж много в русской литературе. Например, без него обходится «Война и мир» того же Льва Николаевича. В русской литературе финалом по большей части является тоска. Вот «тоска как русский финал» — это гораздо ближе к правде. Причем скорее тоска автора, не героя. Это «Мертвые души» Гоголя, «Обломов» и «Обыкновенная история» Гончарова, «Дворянское гнездо» Тургенева и большая часть произведений Чехова. А теперь посмотри, что происходит во французском романе: «Госпожа Бовари» Флобера, «Красное и черное» Стендаля, «Опасные связи» Шодерло де Лакло — это классические трагические финалы. И совсем «русские».
Вы всегда говорили, что финал в кино — это и есть авторское высказывание.
Давай сначала договоримся о терминах. В учебниках по кинодраматургии есть понятие «финал» или «развязка». То разделение, о котором буду говорить я,— это мои, скажем грубо, домыслы, и они требуют точного определения.
Классифицировать финалы можно: бывают развязки, в которых разрешаются линии сюжета. Бывают развязки, которые неожиданно опрокидывают сюжет,— этого много у Хичкока, взять только «Психо» — и все понятно. У Хичкока вообще головокружительные развязки, недаром один из своих лучших фильмов он так и назвал — «Головокружение». Сюда еще прибавим фильм «Сияние» Кубрика, когда мы видим Николсона на групповой фотографии отеля в начале века и понимаем, что он живет здесь вечно. Бывают «договаривающие» финалы — так, например, завершается фильм «Осенний марафон»: из финала мы узнаем, что горестный бег плута будет продолжаться всегда, никто его не отпустит, и он не взбунтуется, будет по-прежнему лгать «по запросу». Бывают финалы в коммерческом кино — когда, например, сложив пазл из всех мотивов и улик, детектив узнает, кто убийца. Или мелодрама, которая завершается «поцелуем в диафрагму». И тогда это не авторское высказывание, а просто устоявшийся жанровый канон.