Баба-Яга и все-все-все: (очень) краткая история сказок в отечественном кино
Сейчас в России настоящий бум сказочных фильмов. Однако жанр был популярен практически во все времена, и у него богатое наследие — современные киноделы, постоянно переоткрывающие классику для новых поколений зрителей, не дадут соврать. И это хороший повод взглянуть на историю жанра, вспомнить ключевые периоды и важнейшие имена, а еще порассуждать, что происходит со сказками сегодня.
У каждого сильного национального кинематографа есть свой титульный жанр. В Америке прошлого века это вестерн, в Китае — уся, во Франции — комедия. Увидев на экране мужчину в фетровой шляпе, мастера боевых искусств или обаятельного романтика-авантюриста, мы почти безошибочно определим, что за фильм перед нами и в какой стране он снят. Главное достояние российского кино — по уровню культурного влияния примерно наравне с дягилевским балетом и романами Достоевского — сказки. Западный зритель может не знать, где находится кощеева игла (в зайце? в утке? или это утка в зайце?), но образ злого тощего некроманта наверняка считает без проблем. Вспомните, какое прозвище носит Джон Уик — Баба-яга. А все потому, что создателям нужна была усредненная страшилка из славянского фольклора. Костяная нога тут, конечно, ни при чем.
Сказки и кино будто созданы друг для друга. Не удивительно, что фильм-сказка практически ровесник кинематографа.
В истории кино сложились две условные традиции — реалистическая и фантастическая. Первая — это, например, произведения братьев Люмьер: голая жизнь как она есть, хроника, выход рабочих с фабрики и так далее. Вторая — зрелищное кино, патриархом которого по праву считается Жорж Мельес. Оно балует зрителя спецэффектами и невероятными образами, требуя от создателей творческой фантазии. Сказка во все времена преимущественно вотчина эффектной мельесовской традиции.
Российская империя познакомилась с кино еще в конце XIX века, так что у нас неплохо знали и братьев Люмьер, и Жоржа Мельеса. История дореволюционного кинематографа изучена не так хорошо, как хотелось бы — все знают Эйзенштейна, но кто, кроме киноведов, вспомнит Протазанова? Однако в целом там были примерно те же тенденции, что и в Европе. Хроникальные ленты соседствовали с жанровыми, а исторические эпики вроде «Обороны Севастополя» (1911) — с фантастикой и даже хоррорами. Тогда же появились и первые сказки. Из них важными считаются две — и обе адаптации одноименных литературных текстов Пушкина и Гоголя: «Русалка» Василия Гончарова (1910) и «Ночь перед Рождеством» Владислава Старевича (1913).
«Русалка» с художестве ной точки зрения выполнена довольно аскетично — на статичных кадрах с осторожным панорамированием. Из «развлечений» — фокус с перемещением человека. Сюжет распознать не трудно, но во время просмотра не отпускает мысль, что на экране — ожившие книжные иллюстрации с подписями. Другое дело — «Ночь перед Рождеством». Это уже действительно зрелищная сказка: тут и причудливая игра светотени, и убедительные декорации, и спецэффекты. Шутка ли, в фильме есть аж две сцены полета, между которыми Черт похищает месяц. Черта, кстати, играет икона немого кино Иван Мозжухин, и по уровню телесной экспрессии его перформанс здесь не уступает чаплиновской буффонаде.
Между авангардом и нравоучением
В раннесоветский период в стране был негласный запрет на сказки. Они считались наследием царского прошлого, от которого стоило избавиться. В те годы советская эстетика создавалась главным образом силами авангардистов, сумевших совместить агитационное искусство с творческими инновациями. Сказке там места не нашлось. В эпоху НЭПа появилась только одна картина в этом жанре — «Черевички» (1928) по мотивам Гоголя, да и та не сохранилась до наших дней.
В начале 1930-х сказка постановлением партии официально вернулась в культурный мейнстрим, и ее появление в кино было лишь вопросом времени.
Именно тогда отечественные киносказки условно разделились на «взрослые» и «детские». Пример первой — «Счастье» Александра Медведкина (1934), практически образцовый критический реализм, без двух минут «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова. Содержательно это история об обескровленном крестьянстве, но подана она в сказовой манере с нарочито вычурными визуальными решениями. Одним из первых действительно «детских» фильмов-сказок считается «Новый Гулливер» Александра Птушко (1935) — о том, как юный пионер, заснув на пляже, оказался в Лилипутии. Оба фильма так или иначе можно назвать назидательными, а «Гулливер» даже не скрывает своего дидактизма. По сути это такое «Юности честное зерцало» по-советски, где Лилипутия — едкая карикатура на собирательный буржуазный Запад, а артековцу полагается спасти местный рабочий класс.
Однако интерес тут не столько в нравоучениях, сколько в том, как они исполнены. Киносказки всегда требовали технологических инноваций, поскольку их достоинство — в фантастической образности. «Новый Гулливер» — как раз такой случай. Фильм Птушко, по мнению киноведов, первый пример использования объемной мультипликации в мировом кинематографе, отчего даже сегодня в нем сохраняется старорежимное обаяние докомпьютерных эффектов. До середины 1930-х в советском кино в принципе были сильны настроения «первой оттепели», когда в фильмах чувствовался пафос большой социалистической стройки. Сегодня мы об этом часто забываем, но в целом сказки — в первую очередь воспитательный жанр, а не вульгарный аттракцион. В Советском Союзе дидактичность формы хорошо понимали, а потому сказки быстро стали инструментом не просто воспитания чувств, а именно патриотизма.