«С какой целью мы сюда приехали»: как в СССР преследовали иностранных коммунистов
В начале 1920-х годов Россия стала самым популярным направлением для эмиграции среди коммунистов других стран, которые хотели поучаствовать в «великом русском эксперименте» по преодолению классового общества и установлению диктатуры пролетариата. Публицист Василий Легейдо рассказывает об иностранцах, которые ехали строить светлое будущее, а сталкивались с подозрениями, преследованиями и репрессиями со стороны властей.
В Советском Союзе в разные годы основанием для любых репрессий обычно выступало предполагаемое «предательство» коммунистических идеалов в той или иной форме — например, подрывная деятельность в пользу империалистических режимов. Однако из-за внутренних интриг или паранойи репрессиям подвергались идейные коммунисты — в том числе те, кто приезжал из-за границы, чтобы строить государство нового типа, и искренне разделял принципы марксизма-ленинизма.
«Аресты корейцев, китайцев, поляков, итальянцев, перебежчиков госграницы и других проводились без наличия компрометирующих материалов, — писал бывший сотрудник НКВД Павел Куликов. — С применением зверских методов допроса конвейерной системы все арестованные превращались в шпионов и по альбомному утверждению расстреливались. Так как финны были в большинстве мозаичники, маляры, белильщики, ходили по городу с работы на работу в спецодежде, с кистями, их по этому признаку задерживали на улицах города курсанты и доставляли в УНКВД».
Так обстояло дело в СССР в период Большого террора, когда репрессиям подвергались высокопоставленные партийцы и офицеры, деятели культуры и преданные бюрократы. В особенно уязвимом положении тогда оказались иностранные коммунисты, которые хлынули в Россию сразу после Октябрьской революции, вдохновленные мечтой о всеобщем равенстве, независимо от класса и происхождения.
Даже по неполным данным с 1917 по 1923 годы количество иммигрантов по политическим мотивам превысило 100 000 человек. Надежды многих из них на светлое будущее не оправдались, а опыт взаимодействия с советским государством обернулся идеологическим разочарованием и смертельной опасностью.
«Русская дубинушка воспряла»
Многих западных интеллектуалов интриговали и воодушевляли политические процессы, которые происходили в начале 1920-х в молодом советском государстве. Люди стремились к переезду в Советскую Россию как в единственное государство, где рассуждения о всеобщем равенстве, в отличие от других стран, привели к реальной смене режима. Теперь дело оставалось за малым — построить то общество, о котором говорили большевики.
«В 1920-е преобладающей была политэмиграция в СССР, всплески которой совпадали по времени с неудачными попытками революционных выступлений в Германии, Венгрии и других странах, — пишет историк Сергей Журавлев. — Активные участники этих событий подвергались преследованиям на родине и получали политическое убежище в СССР».
Установление коммунистического режима в Советской России произошло почти одновременно с распространением панического страха перед «красной угрозой» в США. Накануне праздника Первого мая в 1919 году неизвестные разослали бомбы 36 политикам. Взрывы убили двух человек и ранили еще двоих, но этого хватило, чтобы власти активизировали усилия по борьбе с левыми. Ситуацию усугубили стычки между борцами за правах рабочих и полицией в Кливленде, Бостоне и Нью-Йорке и волна забастовок.
Власти регулярно устраивали антикоммунистические облавы, но именно в 1919-м впервые решили депортировать политических активистов. В декабре 249 коммунистов и социалистов, содержавшихся в тюрьме на острове Эллис, посадили на пароход и отправили в Финляндию, а оттуда — в Россию. Большинство депортированных происходили из Российской империи. К возвращению на родину после падения монархии они относились как к возможности реализовать на практике те принципы и убеждения, которых им не позволяли придерживаться в США.
«Наконец я направлялась в Россию, все остальное осталось позади, — писала уроженка литовского Каунаса, политическая активистка и анархистская деятельница Эмма Гольдман. — Я бы собственными глазами должна была увидеть матушку Россию, землю, освобожденную от политических и экономических хозяев; русская дубинушка, как называли русских мужиков, воспряла; русский рабочий, современный Самсон, взмахом своей могучей руки разрушил столпы разлагающегося общества».
Кроме Гольдман, в Советскую Россию прибыл ее партнер Александр Беркман — тоже уроженец Российской империи еврейского происхождения и активный участник анархистского движения. В 1892 году он осуществил покушение на американского бизнесмена Генри Клэя Фрика, за которое отсидел в Штатах 14 лет. К перспективе жизни и работы в государстве, свободном от империалистического гнета и капиталистического эксплуататорства, Беркман, как и Гольдман, относился с энтузиазмом.
«Когда я добралась до Белоострова, первый восторженный прием беженцев закончился, но мы все еще были переполнены чувствами, — продолжала Гольдман. — Я ощущала трепет и смирение нашей группы, с которой в Соединенных Штатах обращались как с преступниками. Здесь нас принимали как дорогих гостей наши братья и товарищи и приветствовали красные солдаты, освободители России».
Иллюзия благополучия и радушия продлилась недолго. В Петрограде депортированные наблюдали разруху и опустошение, в Москве — господство чекистов и военных. Чем дольше Гольдман и Беркман находились в большевистском государстве, тем более отчетливо понимали, что выдвинутые новой властью лозунги совсем не соответствовали реальности.
Когда после подавления Кронштадтского восстания в 1921-м власти развернули массовые репрессии, Гольдман и Беркман поспешили покинуть страну. Следующие 15 лет они провели в разъездах по Европе. Гольдман опубликовала книгу «Мое разочарование в России» и констатировала провал революции, а тяжело болевший Беркман в 1936-м покончил с собой. История их разочарования в большевистском проекте далеко не уникальна, но многим из тех, кто испытал то же самое, повезло меньше: они так и не смогли покинуть советское государство.
Так, высланный из США анархист Петр Бианки вроде бы устроился на исторической родине — за более чем 10 лет после депортации он успел поработать в Сибирском революционном комитете в Омске, в городской администрации Петрограда и помощником комиссара на госпитальном судне в Балтийском море. Однако в 1930-м он оказался в числе девяти членов компартии, погибших в ходе антисоветского мятежа Фрола Добытина. Еще одного пассажира «красного парохода» Хаймана Перкуса расстреляли в 1930-х. Этель Бернштейн приговорили к 10 годам лагерей по политическим обвинениям, а ее мужа Самуила Липмана казнили.
В 1923 году в СССР окончательно эмигрировал швейцарец Фридрих Платтен, который в 1917 году сопровождал пломбированный вагон с Лениным и другими революционными деятелями, а в 1919-м поучаствовал в создании Коминтерна. Платтен вступил в компартию, основал в селе Новая Лава Сызранского уезда коммуну рабочих-переселенцев из Швейцарии. В конце 1920-х и начале 1930-х преподавал в Институте Маркса и Энгельса при ЦИК СССР, занимал должность старшего научного сотрудника Международного аграрного института в Москве и по совместительству работал гидом-переводчиком в «Интуристе».
«Все факты биографии Платтена, даже изменение имени на русский лад (в России он стал Фрицем Петровичем), все свидетельствовало о его глубокой социокультурной адаптации, — отмечает историк Ольга Иванова. — Однако коренные насильственные изменения в общественной жизни и социально-экономическом строе, проведенные по воле партийного руководства, сопровождавшиеся государственным принуждением в форме массовых репрессий и террора, вызвали у значительного количества иностранцев, включая Платтена, процессы или состояния, обратные адаптации, то есть дезадаптацию».