Новые старые
Активный, живущий в свое удовольствие пенсионер — вот потенциальное лицо российской старости, это следует из нового доклада, представленного на площадке КГИ. Насколько это реально, разбирался «Огонек»
Доклад, представленный на днях в Комитете гражданских инициатив (КГИ), обозначил контуры новой российской старости, и, похоже, многие стереотипы о стариках надо корректировать. Но сначала о контексте: население в России стареет, и этим мы похожи на страны Запада. По статистике, с 1989 по 2016 год доля россиян в возрасте 60 лет и старше выросла на 10 процентов, а к 2050‑му, по оценкам ООН, она и вовсе достигнет почти 30 процентов. Это умеренные темпы старения, однако отечественная специфика дает о себе знать: в отличие от других стран увеличение доли пожилых у нас долгое время происходило… за счет уменьшения доли детей, да и продолжительность жизни в стране не радовала. Еще одна чисто российская особенность — волнообразный характер изменений. К примеру, сокращение к 2016 году доли населения в возрасте 70–74 лет было обусловлено… малочисленностью военного поколения. Наконец, никуда не делся гендерный дисбаланс: чем старше становятся россияне, тем больше среди них остается женщин и меньше мужчин. Словом, старость в России все еще далека от идеала, однако интересно другое: оказывается, мы до сих пор не определились, когда вообще она наступает,— это подтверждают не только данные, приведенные в докладе, но и опросы ВЦИОМа.
— Возрастные границы, в соответствии с которыми человека начинают относить к группе пожилых, достаточно размыты. Есть формальные, нормативно установленные рамки, а есть субъективное восприятие. Например, 17 процентов россиян считают, что старость начинается в 50–54 года, для 27 процентов — это 60–64 года,— уточняет Елена Михайлова, директор по исследованиям ВЦИОМа.— Но 19 процентов тех, кто уже достиг 60 лет и имеет возможность оценить ситуацию изнутри, в качестве возраста наступления старости указывают 70–74 года.
Однако вернемся к докладу. Несмотря на противоречивый фон, образ российского старика — бедного, больного и малоактивного — постепенно меняется. Оказывается, за последние 23–28 лет пожилые россияне стали намного образованнее и субъективно здоровее, они дольше сохраняют трудовую активность. По словам Юрия Горлина, замдиректора Института социального анализа и прогнозирования РАНХиГС, это объясняется изменением условий жизни, увеличением доли городского населения, прогрессом медицины, общим ростом доходов населения, который до недавнего времени был достаточно устойчивым и высоким. Меняются и поведенческие стереотипы. Более трети нынешних пенсионеров продолжают работать, а это позволяет существенно поднять уровень жизни.
Впрочем, один из главных парадоксов доклада в другом — работать «до самой смерти» мы, оказывается, тоже не хотим. И сами нынешние пенсионеры, и люди предпенсионного возраста, которые выйдут на пенсию в ближайшие 5–15 лет, уже сформировали себе новый образ старости как времени, когда можно… пожить для себя. Эксперты уточняют: набирает популярность новый тренд — активная старость «со множеством увлечений и хорошим уровнем жизни». Для России это маленькая революция.
— Сама по себе концепция активной старости появилась не вчера, ей уже лет 15–20,— объясняют авторы доклада.— И все же долгое время россияне не мыслили себя вне работы. Сдвиг произошел лишь в последнее время, и сейчас в представлениях о старости важное место стала занимать нерабочая социальная активность: хобби, общение с внуками, детьми и друзьями, путешествия. Проблема, впрочем, в том, что оптимистичные ожидания от старости пока не слишком вписываются в экономическую реальность. То есть мы видим себя этакими западными стариками, но вот конкретных стратегий, как ими стать, у нас все еще нет. По сути, россияне до сих пор рассчитывают не столько на пенсию или, скажем, на бесплатную медицину, сколько на некие личные усилия и семейные связи!