«Можем себе позволить». Колонка Гузель Яхиной о советском вчера и сегодня
По просьбе «РБК Стиль» и по случаю выхода романа «Эшелон на Самарканд», отправляющего нас в голодающее Поволжье начала 1920-х, писательница Гузель Яхина размышляет об исторической памяти, тени советских мифов и необходимости называть чудовищное таковым.
Кому сегодня нужен роман о событиях столетней давности? Этот вопрос нередко задают читатели. И сама себе его постоянно задаю. Только что вышел мой новый роман — «Эшелон на Самарканд» — о голоде в Поволжье 1920-х годов, и хочется попробовать ответить-таки на вопрос.
Многие века преимущественное большинство сначала российского, а затем и советского общества находилось по отношению к собственной истории в позиции наблюдателя — чаще согласного, реже не согласного с происходящим, но всего лишь наблюдателя. Это положение дел приобрело драматический характер после 1917 года.
Мы смотрели на юный тогда еще советский мир с восторгом и трепетом — в 1920-х. Позже взирали со страхом и безысходностью — в 1930-х. С отчаянием защищали его в 1940-х (и это был единственный период не наблюдения, но активной борьбы). После вновь цепенели от страха, долго. Смотрели уже с горькой усмешкой — в 1970-е, потому что ничего другого не оставалось. С гневом и отвращением ворошили развалины коммунистической идеи в 1980-е и 1990-е. Тогда казалось — насмотрелись на советское до тошноты. Казалось — ничего не остается, кроме как отвернуться и пойти вперед. И мы попробовали сделать это в 2000-е. А в 2010-е обнаружили себя опять зачарованно взирающими на ренессанс сталинских настроений.
Хватит уже смотреть — хватит быть наблюдателями истории своей страны и собственной жизни. Советское — это не объект, это субъект: оно живет в нас и управляет нами, как бы мы ни хотели это отрицать. В отношениях с советским прошлым объекты — мы. До тех пор, пока не осознаем это.
Осознать — нелегко. Есть многовековая, многопоколенческая привычка жить в объятиях государства. Государство в России, особенно в коммунистическую эру, — главный фактор семейной истории. Третий родитель, наравне с отцом и матерью. Семейная история каждого жителя Советского Союза лепилась государством: людей ссылали, переселяли, отправляли на коммунистические стройки, депортировали, сажали в лагеря, посылали на войну, приглашали на строительства городов, отправляли через полстраны по распределению и на армейскую службу — семьи начинались и распадались благодаря этим мощным, организованным «сверху» потокам. Каждый (или почти каждый) переезд был не выражением частной воли человека, вдруг решившегося на перемену участи, а проявлением государственной воли. О перемене участи не то что не мечтали — об этом даже не помышляли.
«Сверху» же на безграмотное в массе население дореволюционной России были спущены и иные дары. Всеобщая грамотность и образование. Изобретение письменности для народных языков, ее не имевших. Культурная революция. Мощные вливания великой русской культуры в национальные культуры; как следствие — развитие национальной литературы, изобразительного искусства, кинематографа в тех республиках, где эти виды искусства исторически не существовали. Легитимация абортов (мы сделали это первыми в мире) и равные права для мужчин и женщин (мы сделали это одними из первых в мире); как следствие — женская эмансипация, особенно заметная в восточных регионах СССР… Все, что в западном мире шло «снизу», развивалось изнутри общества и порой отстаивалось в боях с государством, советский человек получил «сверху». От родителя.