Дмитрий Лысенков. Непростой товарищ
Он играет в Театре Наций, «Современнике» и «Приюте комедианта». Номинант и обладатель статусных театральных премий. Модный, заметный, талантливый. У него рейтинговые проекты, среди которых «Последний богатырь», «Чебурашка», «13 клиническая», «Вампиры средней полосы», «Мастер и Маргарита», «Почка», «Союз Спасения», «Серебряные коньки», «Домашний арест», «Большая секунда» и другие. Перепутать его ни с кем невозможно. Такой краски больше нет. А еще он умеет видеть красоту и с юмором и нежностью снимает природу, всяких жучков-паучков, листики и не только. У него глаз художника. Кстати, у его жены, актрисы Марии Зиминой, тоже. Большинство портретов Дмитрия в этом материале сделала именно она.
— Дмитрий, когда мы с вами беседовали четыре года назад, у вас было 60 фильмов, а сегодня 100. Математика впечатляет. Поводов поговорить много.
— Но все задают одни и те же вопросы. Надеюсь, у вас будут какие-то другие.
— Хорошо, тогда давайте поговорим о любви.
— Нет настроения говорить о любви!
— Почему?
— Знаете, все семьи с разной периодичностью переживают кризисы. Кто-то после первого года брака, кто-то после трех лет. У нас он впервые случился после семи лет. Мы в браке уже 14 лет с лишним. И в данный момент есть ощущение, что нас настиг второй семилетний кризис. Я философски к этому отношусь, надеюсь, мы его переживем.
— В браке все должны иметь возможность реализоваться. Вы кочуете из проекта в проект, а ваша жена, прекрасная актриса, нет.
— Мне кажется, у нас другое — усталость от характеров друг друга. Мой характер не сахар — это точно. Я очень деспотичный в быту.
— Тапки должны стоять ровно, и никак иначе?
— Вроде того — и тапки, и все остальное на своих местах. Очень смешные происходили ссоры, как-то пролили компот на диван, он был настолько горячий, что прошел сквозь него и вытек на пол. Истерика началась страшная, просто схватка. Вытирали его вдвоем, одновременно ругаясь. А часов через шесть уже смеялись до слез над самой ситуацией, потому что ерунда стала поводом для какого-то мини-апокалипсиса.
— Со стороны ваша семья выглядит очень гармонично.
— Это со стороны соцсетей, что ли? А кто же там всем делится? Ну разве только Анна Семенович и Ольга Орлова все рассказывают в соцсетях... Кстати, пролитый компот со временем стал прекрасным смешным воспоминанием и поводом для хохота.
— Чувство юмора — это спасательный круг в браке.
— Оно нас всегда спасало. Но иногда покидает. И вот когда это случается, начинаются разговоры «Давай уже разойдемся».
— Надеюсь, этого не произойдет, вас очень многое связывает — дети, проекты. Вы же до сих пор вместе играете в спектакле Богомолова «Преступление и наказание» в «Приюте комедианта»?
— Да, но на сцене мы совсем мало взаимодействуем. И вообще очень мало пересекались как партнеры в других общих спектаклях, которые играли до этого в Александринке.
— Какая Маша актриса?
— Хорошая. Очень. И объективным подтверждением тому служат все еe театральные награды: номинации на «Золотую маску», «Золотой софит», премия «Прорыв», премия Правительства Санкт-Петербурга за ее спектакль по Платонову. Ее талант отмечен профессиональным сообществом, не только мной.
— Почему какие-то хорошие актрисы и актеры реализуются стремительно, а у кого-то не идет? От чего вообще зависит актерская судьба?
— От многого. Машина судьба могла сложиться гораздо лучше: она вышла из института с двумя главными ролями, которые остались в репертуаре Молодежного театра. Но она решила оттуда уйти. Уйти в никуда. Это решение, конечно, было неправильным с точки зрения построения карьеры. Потом ее пригласили в Александринский театр, где мы и познакомились. И дальше случился декрет. А тут уже особое отношение у руководства Александринки ко всем, кто уходит в декрет, — это считалось предательством; все рожавшие актрисы попадали в опалу, и моя жена в их числе. Но даже если бы мы предполагали такую реакцию, думаю, все равно приняли бы решение рожать детей, а не служить Александринке верой и правдой. Я очень Маше за это благодарен!
— Как вы поняли, что Маша — ваш человек?
— Сразу. Я служил в театре, Маша только туда пришла. Попали в один спектакль — я играл Гамлета, а ее взяли в массовку. Мы впервые поцеловались после премьеры. Я стал назначать свидания. Иногда приходил к Маше, она снимала комнату в коммуналке. Я помогал ей с косметическим ремонтом — рамы нужно было покрасить. И я их красил. А Маша красила шкаф. Она в этой комнате недолго прожила, довольно быстро переехала ко мне, и необходимость снимать жилье отпала. Мы поженились 11 января, в первый день после новогодних каникул. Красивая дата получилась: 11.01.2011. Меньше чем через год у нас родилась старшая дочь София. В роддом мы поехали вместе, к вечеру я ушел играть «Укрощение строптивой». Маша, кстати, в этом спектакле тоже потом играла. Он стал знаменательным для нашей семьи: именно после премьеры «Укрощения» ночью я сделал Маше предложение. Это было примерно через полгода после знакомства. Романтики никакой — ни цветов, ни колец. Мы вообще люди не очень романтичные. Как-то в нашей жизни все само собой происходило... Потом вторая дочка, Алиса, родилась. Я вообще думаю, что мы встретились, чтобы появились на свет наши дочки.
— Что прекрасного в Маше кроме того, что она очень красивая?
— Она красивая, очень добрая и вообще светлый человек, в отличие от меня. Я же скорее мрачный, хотя хотел бы быть светлым. Возможно, не зря ответственен за всех отрицательных персонажей в нашем театре и кинематографе.
— Но многие персонажи у вас симпатичные и добрые, например в «Большой секунде».
— Есть редкие отдушины. Такие персонажи делают человека лучше. Когда шли съемки «Большой секунды», была какая-то прекрасная жизнь и вне съемочной площадки, дома. Я стал каким-то идеальным, добрым, ласковым и так далее. Видимо, мои плохие персонажи все равно накладывают отпечаток. Хотя, конечно, это не так. Просто проявляется усталость от организации работы. То есть либо идеальные условия труда на площадке у Шамирова на «Большой секунде», либо адские на каком-нибудь другом сериале. Они и формируют мое настроение. И вот с этим настроением и усталостью я возвращаюсь домой. Поэтому вечно недовольный отец и муж в семье присутствует чаще, потому что условия труда тяжелые в большинстве случаев. Я легкий в компании, а дома нет сил на фонтанирование. Ты как будто не видишь в этом надобности. А может, и зря.
— То есть дома вы скучный?
— Я брюзга. Брюзжу по любому поводу: «Вы не закрыли шкафчик! Я что, слуга, что ли, за всеми убирать, прибирать и приводить все в порядок? Давайте и вы будете доделывать». Я так бубню, а они вздыхают: «О боже!» Вот наши вечера.
— Какой вы папа?
— С малышами было просто и весело. У нас были бурные игры. Теперь дочки старше, и я вдруг обнаружил, что мне трудно с подростками, особенно другого пола. С 13-летней дочкой поговорить особенно не получается. На вопрос «Как дела?» — она в ответ: «Нормально». И все, никаких рассказов. С мамой еще как-то, а с папой особенно не поделишься своими переживаниями.
— Папе достаточно говорить: «Какая ты замечательная и классная».
— Это я говорю. Но мне кажется, она всерьез не очень воспринимает мои похвалы.
— А вы хвалите?
— Ну если за дело, то да.
— Но можно же и за красоту похвалить.
— Тут скорее так происходит: «Перестань краситься, ты и так красивая, перестань портить себя этими своими намазками, которые твоя подружка тебе все время дает». Сейчас я уже спокойнее стал относиться к этому, но разрисовывание лица, начавшееся в 11—12 лет, мне не нравится... Эта подруга как кукол раскрашивает всех: и девочек, и мальчиков, а они и рады намалеваться.
— Вы говорили, что больше всего в жизни вас привлекает смешное и красивое.
— Да, я именно на это обращаю внимание. Я люблю естественную красоту, если говорить о женщинах.
— Что еще в мире вам кажется красивым?
— Природа, архитектура. Люди редко. Я стараюсь, чтобы их вокруг было как можно меньше. Устаю от людей. Меня редко кто восхищает.
— Расскажите об этих исключениях. Я так понимаю, среди них Перельман, портрет которого у вас сейчас напечатан на майке.
— Перельман, да. Но крут он главным образом не тем, что доказал гипотезу Пуанкаре, а тем, что отказался от денег за это доказательство. Его устраивало, что он в «Пятерочку» ходил в Купчино со своей авоськой. Аскеза. Я не думаю, что он приятный человек, но тем, насколько может быть не в струе, он меня восхищает. Тоже, по-моему, как и я, социофоб, но в значительно большей степени.
— Мне кажется, вы пропустили какую-то свою прекрасную жизнь, когда отказались от идеи поступать на программирование. Сидели бы под пальмой где-нибудь в Азии или в Норвегии на фьорде, смотрели вдаль и были свободным человеком.
— Программировать очень скучно. Усидчивость — это нормальное качество, во мне присутствующее, но не до такой степени, чтобы долго делать какую-то унылую работу. Нет, я бы не смог. В итоге меня какой-нибудь КВН затянул бы и все равно я бы пришел туда, куда пришел.
— Значит ли это, что есть судьба, предназначение?
— Видимо, есть. Но в моем случае это была цепочка выборов, я же сам принимал решение, куда подавать документы.
— Почему вы решили стать актером?
— Я выступал в школьных постановках. Они были успешными. За монолог Барона из «Скупого рыцаря» на городском конкурсе получил премию, мне было 14 лет. А перед этим весь актовый зал в школе хлопал чеховскому водевилю «Предложение», в котором я играл Ломова. Вот это меня и подкосило. Мне кажется, если человек выходит на сцену и у него получается, ему аплодируют, это сильно отравляет его. Тщеславие и желание успеха — как наркотик. Нравится нравиться.
— Какие у вас еще были увлечения?
— Я занимался цитрусоводством. Но это было вынужденно. Я-то пришел на станцию юннатов, потому что хотел с животными работать, был в своем воображении доктором Айболитом, а там свободных животных не осталось, места с хорьками были заняты. Мне достались лимоны. Я пошел с условием, что перейду к хорькам, если освободится место. Место не освобождалось, животные нравились не только мне... Но, знаете, запах возле клеток был настолько мощным, что долго бы я там не протянул. Лимоны пахнут приятнее...
— Но цитрусоводство не могло тягаться со сценой.
— Конечно! Сцена победила. Надо понимать, что в девяностые выбор актерства как профессии был очень сомнительным. Однако мысль поступить в театральный закралась в мою голову. И я попробовал. Прошел с первого раза, причем на курс при Театре Ленсовета, после которого точно обещали трудоустройство.