Историк-медиевист — о продолжительности жизни в Средние века
Историк-медиевист, PhD, доктор исторических наук, сооснователь проекта «Страдариум» Олег Воскобойников разбирается, как средневековый мир относился к юности, старости и всему, что между. И так ли далеко это от нас, как может показаться
Примерно в 1235 году, достигнув серьезного возраста, перевалив за шестьдесят, болонский профессор риторики Бонкомпаньо да Синья задумался о тяготах старости. Чтобы утешиться, он решил написать об этом на латыни книжицу, назвал ее «О бедствии, старости и дряхлости» и отправил своему знакомому — архиепископу Флоренции, рассчитывая, видимо, на какую-нибудь ответную милость от прелата. О милостях ничего не известно, но средневековый Запад получил первое систематическое изложение представлений о неприятностях, связанных со старением. Картина, написанная Бонкомпаньо, малоутешительна: болезни ведут к порче характера, неуемное сластолюбие приводит к «неравному браку» и превращает ни на что не годного потенциального рогоносца в предмет насмешек, даже если для них нет повода, страх за скудные накопления безусловно порождает жадность. Смерть в одиночестве — печальный, но логичный итог такой старости.
Перед нами сатирическое по жанру и полемическое по тональности свидетельство наблюдательного современника. Ему как минимум нужно было поспорить с уважительным, возвышенным портретом почтенной старости, написанным стоиком Цицероном в I веке до н. э. Свободный римлянин старел красиво. Но и средневековый человек умел ценить седины как гарантию авторитета: например, папа римский, глава христианского мира, почти по определению должен был быть престарелым уже в момент избрания. В этом понтифик на протяжении столетий отличался от подавляющего большинства светских государей и даже многих прелатов, потому что лишь в темные времена в папы мог выйти юный и удачливый карьерист. Для власти, несшей ответственность за души многомиллионной паствы, старость ее носителя представляла серьезную проблему, потому что шансы провести на троне больше нескольких лет были мизерными. Поэтому римская курия вела постоянную работу по символическому осмыслению тленности тела папы. Всеми способами — в ритуалах, одеяниях, изобразительном искусстве — дряхлость и бренность папы противопоставляли вечности представляемого им института: Церкви, этого особого царства «не от мира сего». Когда эта работа достигла апогея, в XIII–XIV веках, забота о реальном, а не символическом теле папы тоже достигла больших успехов, причем в дело пошли не только гигиена и медицина, но даже алхимия.
Христианское Средневековье много думало о возрастах. Это связано с особой тягой средневекового человека к периодизациям, классификациям всего и вся, к упорядочиванию не только своей плохо устроенной рутины, но и космоса. Напомню, что средневековый мир — божье творение. История мира делилась на эпохи, или возрасты, слово aevum («век», «эпоха») было созвучно слову aetas («возраст», «эпоха»). В конце света никто не сомневался не только потому, что о нем говорится в Библии, но и по той простой причине, что все люди умирают. И даже вочеловечившийся Бог умер, как любой из нас, причем молодым. Но и воскрес, чтобы обещать такое же воскресение каждому из нас. Примерно так рассуждал средневековый христианин. Исключение делали лишь для ветхозаветных Илии и Еноха: считалось, что они попали в рай именно живыми, не пройдя через телесную смерть. Но это исключение лишь подчеркивало правило: мир родился и умрет, при этом изрядно состарившись.