Геннадий Гладков: «Солнце взойдет!»
Композитор, чья музыка сопровождает нашу жизнь больше полувека, — о том, как он пишет мюзиклы, о работе с Марком Захаровым и Яном Фридом и о «Бременских музыкантах».
В Театре оперетты — премьера мюзикла Геннадия Гладкова «Доходное место», либретто к которому написал Юлий Ким по мотивам пьесы Александра Островского, в постановке Валерия Архипова. Геннадий Гладков — автор невероятного количества музыки, которая на протяжении многих лет звучит в кино и в театре. Он написал музыку ко всем фильмам Марка Захарова: «Двенадцать стульев», «Обыкновенное чудо», «Тот самый Мюнхгаузен», «Дом, который построил Свифт», «Формула любви», «Убить дракона». Помимо этого он автор музыки к таким хитам отечественной анимации, как «Малыш и Карлсон», «Голубой щенок», «38 попугаев», «Ограбление по…» Одна из самых популярных его работ — музыка для анимационной дилогии «Бременские музыканты» и «По следам Бременских музыкантов». «Эксперт» поговорил с композитором о премьере в Театре оперетты и о его музыке для театра и кино.
— Как возник замысел мюзикла «Доходное место»?
— Эти номера вместе с Юлием Кимом мы писали для фильма «Вакансия» по пьесе Островского «Доходное место», который ставила Маргарита Микаэлян, но далеко не все из них в нем прозвучали. Я даже был соавтором сценария этого фильма, но в последний момент снял свою фамилию, потому что то, что получилось, было сделано не так, как мне хотелось. Потом мы долго думали, как этот материал возродить. И Юлий Черсанович сел и написал текст заново — в нем больше половины новых номеров. В окончательный вариант также вошли лучшие номера из кинофильма. Спектакль в Театре оперетты я полностью доверил моему ученику композитору и дирижеру Андрею Семенову, которого знаю с детских лет. В этот спектакль тоже вошли не все написанные нами номера, но я посмотрел спектакль, и эта трактовка мне понравилась — я согласился с ней. Есть расширенный вариант, но обычно я склоняюсь к тому, что если что-то можно сказать короче, то лучше сказать это короче.
— Какие из постановок ваших сочинений для театра вы считаете лучшими?
— Лучшие постановки моих театральных работ были в Петербурге в Театре имени Ленсовета, когда им руководил Игорь Петрович Владимиров (был главным режиссером и художественным руководителем Театра имени Ленсовета с 1960 по 1999 год. — «Эксперт») и главные роли в них играла Алиса Бруновна Фрейндлих (играла на сцене Театра имени Ленсовета с 1961 по 1983 год. — «Эксперт»). Это уникальная актриса, никого даже рядом с ней поставить нельзя. Потом в театр пришел молодой Михаил Боярский (работал в Театре имени Ленсовета с 1972 по 1986 год. — «Эксперт»), и, когда они вместе играли в «Дульсинее Тобосской», это был потрясающий спектакль. Они же пели зонги в спектакле «Люди и страсти» (спектакль Игоря Владимирова, поставленный по произведениям немецких драматургов на сцене Театра имени Ленсовета в 1974 году. — «Эксперт»).
Из моих московских спектаклей лучшим был «Тиль» Марка Захарова в «Ленкоме» (спектакль по мотивам Шарля де Костера в инсценировке Григория Горина был поставлен в 1974 году. Один из первых отечественных мюзиклов. — «Эксперт»). Про Марка Захарова я знал, что он музыку понимает и любит, никогда не будет ее сокращать и всегда поставит ее в самое выгодное положение. В «Тиле» на сцене играл ансамбль «Аракс», и мне даже пришлось поиграть в его составе. Перед гастролями в Польшу заболел клавишник — Сережа Рудницкий, играть было некому, вводить нового музыканта было невозможно — спектакль был очень сложный по музыке, и тогда Марк Захаров сказал: «Ты сочинил, ты и будешь играть». Я, конечно, музыку свою знал, но на всех репетициях я не сидел, не знал, когда нужно вступать, и мы договорились с ударником, что он будет меня толкать ударной палочкой в бок в нужный момент. После этих гастролей у меня на боку был синяк. Он меня толкал без конца, но мне главное — вовремя начать. Этот спектакль пользовался большим успехом. В нем был замечательным лидером Николай Караченцов.
Но я работал не только в Москве и в Петербурге. Я очень дружил со свердловской опереттой, где главным режиссером был Владимир Акимович Курочкин. Он поставил несколько моих спектаклей. Я часто туда ездил. Ему удалось создать коллектив, в котором актеры и играли, и пели замечательно. А то ведь знаете, как бывает: артисты что-то такое говорят-говорят, а потом возьмут, да и запоют.
— Какими принципами вы руководствовались при выборе исполнителей?
— Я всегда предпочитал певцам поющих драматических актеров. В моих фильмах часто снимался Андрей Миронов — сейчас актера с такими возможностями просто нет. Недавно умер Борис Плотников, который снимался в экранизации моего мюзикла «Дульсинея Тобосская», поставленной Светланой Дружининой. Он там играл Луиса де Карраскиля. Замечательный артист, он прекрасно пел. Или недавно ушедший Армен Борисович Джигарханян, с которым я очень много работал. Это те редкие случаи, когда артисты и играют хорошо, и петь умеют. Сейчас все поют. Кто только не поет. Но ведь петь надо уметь. У Андрея Миронова не было голоса, но актерски он так делал песню, что лучше не придумаешь. У нас была проблема, когда мы с Захаровым искали голос для «Песни Волшебника» в «Обыкновенном чуде». Настоящие певцы — баритоны и тенора — нам не подходили. Они сразу уводили песню на оперно-опереточный уровень, который нам тогда был чужд и не подходил для этого фильма. И когда появился Леонид Серебренников, он нас спас. Захаров сказал: «Это наш голос!» Он до сих пор поет эту песню на концертах, и я и сейчас никого не могу представить, кто бы мог исполнить эту песню так, как он ее исполняет.
— Как вы писали музыку для спектаклей и фильмов Марка Захарова?
— Марк Захаров любил все делать сам. Он и свет делал, и с художником работал подробнейшим образом, и артистам показывал, какая должна быть походка у их персонажей. Он видел, каким должен быть спектакль, и мог мне рассказать, как он будет его ставить. Он заставлял меня сочинять музыку при нем. Это очень тяжело. Это так нервно. Я привык сочинять музыку в одиночестве и в темноте, сосредоточившись только на тексте и на стоящей передо мной задаче. Захаров приходил, включал все лампочки, делал «тепло и светло», тогда как я предпочитал, когда «холодно и темно». Это было мучительно. Я очень от этого уставал. После того как мы сидели уже часа два за роялем, если Захарову нравилась мелодия, он говорил: «Сыграй ее вот так. А теперь сыграй по-другому. А теперь — так. А теперь — медленно. А теперь — быстро. А теперь — иронически. А теперь — насмешливо. А теперь сделай серьезно, кладбищенски». И я все при нем должен был это делать. Мы все это записывали на магнитофоны. У меня был включенный магнитофон, и у него был магнитофон. Однажды я ему пожаловался: «Знаешь, я ужасно устал». «Но ведь ты на работе, — отвечает мне Захаров. — Зато, считай, сразу проходишь худсовет (в СССР — группа лиц, имевших право определять художественную ценность того или иного произведения. — “Эксперт”): я пришел к тебе принимать твою музыку. И тебе уже не надо ее больше никому показывать. Ты сочинил ее при мне, и этого достаточно. Ты сделал доброе дело: так легче и тебе, и мне. Ты устал, ну и что!? Я тоже устаю, когда репетирую».
Так что он меня научил, что это у нас такая работа трудная. «Сколько тебе платят на “Мосфильме” за музыку за минуту?» — спрашивает он меня. Я ему отвечаю: «Столько-то». «Вот сейчас мы записали тридцать минут музыки, — говорит мне Захаров. — Представляешь, сколько ты получишь за них денег? Это же большие деньги!» Я ему отвечаю: «Я только когда тебя вижу, у меня уже начинают руки трястись». Захаров: «Когда ты нервный, у тебя лучше получается. Когда ты один, из тебя консерватория лезет. Ты же учился в консерватории? Вот она начинает из тебя вылезать. А я хочу, чтобы музыка была живая».
Он был очень чутким к музыке. Однажды я сыграл ему музыку, которую он уже принял, но в другой тональности, и он сразу отреагировал: «Это что-то не то». Я: «Это то, просто я сыграл в другой тональности». Захаров: «Это не надо! Сыграй в той, в которой мы сочиняли!» Как с этим внимательным режиссером можно было не работать? Конечно, тяжело, но зато результаты были прекрасные. Мы с ним сделали пять телевизионных фильмов и один художественный — «Убить дракона». Я при нем сочинял музыку, а он, пока я играл, представлял, какой в это момент будет кадр. И если музыка не совпадала с тем, что он представлял, то он говорил: «Это не то», — а если совпадала, то говорил: «Это то». И это значило, что музыка принята.
— Как вы работали с Яном Фридом?
— Ян Фрид, с которым мы сделали «Собаку на сене», «Благочестивую Марту», «Дона Сезара де Базана» и «Тартюфа», полностью мне доверял. Он просто приезжал из Петербурга и просил меня сыграть, и я ему играл. А я уже знал примерно, какую музыку он любит и какая соответствует сценарию. И он всегда ее принимал. Я не помню, чтобы я что-то переделывал. Но потом я устал от испано-итальянской темы, и когда мне предлагали что-то в этом роде, я отказывался. Каждый режиссер работает по-своему. Главное для композитора — попасть в артиста и в кадр. Когда попадаешь в артиста и в кадр, тогда все идет хорошо. Мне попадались такие режиссеры, которые говорили, что они сняли «не очень», и просили меня написать музыку, которая замазала бы этот их промах. Это худшее, что можно себе представить. Если я соглашался, то я писал музыку как мне хотелось, а уж замазала она неудачный кадр или не замазала, для меня было неважно. Иногда я видел, что нет моего вокального номера в фильме, и спрашиваю режиссера: «Почему? Ведь мы так хорошо его записывали». А режиссер мне: «Мы не нашли хорошей натуры и убрали эти кадры». Это наши внутренние сложности. Очень жалко, но иногда приходилось и такое терпеть.
— Как можно объяснить такую мощную волну отечественных мюзиклов, которая пришлась на семидесятые годы?
— Потому что появилась целая группа композиторов, которая работала в этом жанре: Владимир Дашкевич, Макс Дунаевский, Евгений Крылатов, Александр Колкер в Петербурге, автор замечательной «Свадьбы Кречинского» — это лучший из советских мюзиклов, что я видел. Однажды был в Германии в Берлине по своим делам и попал на «Свадьбу Кречинского», которая шла в местном театре. Я тогда подумал: «Надо же!» Это была такая волна. Это как с грибами бывает: вроде и погода неплохая, а грибов нет. А бывает погода неподходящая, а грибы так и растут. Нас захлестнула волна, и мы все заинтересовались этим новым для нас жанром, в котором музыка была более демократичной, чем в опере. Но я и оперу писал — «Старший сын» для Театра Станиславского и Немировича-Данченко по моей любимой пьесе Александра Вампилова. Там звучали замечательные оперные голоса, но для мюзикла такие голоса не подходят: они должны быть ближе к джазу, эстраде и даже к року. Что-то похожее происходило в годы хрущевской оттепели, когда у нас открылось много поэтических талантов.
— Как возникла музыка к мультфильму «Бременские музыканты»?
— Самое ужасное, что эта музыка родилась после смерти моего первого ребенка. Мы были в Сочи вместе с женой, оба в таком, знаете, «нокауте». И в этот момент мы придумали сделать мультфильм, в котором звучит только музыка. Мы собрались вместе: я, Энтин, Ливанов и режиссер Ковалевская, которая очень хотела поставить такой мультфильм. Я тогда изучал западную музыкальную культуру, и мне нравились «Битлз». Мы несколько запоздало стали за ними гоняться. В газетах появлялись статьи, что «Битлз» — извращение западной культуры, и мне было обидно, потому что люди, которые писали эти тексты, ничего не понимали в музыке. Это были злобные коммунисты, которым все западное казалось отвратительным. Все диктует время. Время пришло, и простые ребята из «Битлз» совершили революцию в музыке. Время дало написать нам «Бременских музыкантов». Муслим Магомаев не постеснялся для «По следам бременских музыкантов» записать вокальные партии. Мы думали, что он будет капризничать, — ничего подобного. Мы работали с ним лучше, чем с кем-нибудь другим. Он всегда был в полном порядке. Единственное, что он не стал петь, — партию короля. Говорит мне: «А короля ты сам спой. Твой старческий голос как раз для него подходит. Я вернусь с гастролей на Кубе, послушаю, и если мне не понравится, то я сам спою». Но ему понравилось. Я тогда был еще не старый, но голос у меня уже был хриплый. Я спел ее, и так и осталось и в фильме, и на пластинке.
Я могу вам честно сказать, когда я был молодой, у меня было много сил и положительных эмоций. Сейчас я человек постаревший, сейчас у меня такого азарта нет. Сейчас я бы ни за что не сочинил такую музыку.
— Над чем вы сейчас работаете?
— У меня сейчас выходит несколько пластинок, я все пишу на свои деньги: оплачиваю студию и оплачиваю печать. Нас отделили от государства, но мы не печалимся. У меня написан балет «Одиссей» по Гомеру. Как только будет возможность, мы этот проект реализуем. Мы записываем музыку со светлановским оркестром, дирижировать которым приезжает Владимир Юровский — наш замечательный дирижер, который живет сейчас в Германии. Он блистательный музыкант. Мы хотим полностью сделать фонограмму балета, чтобы показывать ее в театре. Я записываю свою оперу «Зеленая птица» по сказке Карла Гоцци. Я даже сам написал к ней стихи, потому что, когда я дал ее Юлию Киму — моему любимому поэту, он сказал, что ничего в ней не понял. Это действительно сложная, философская сказка, но, поскольку я увлекался философией, она мне понравилась. Мы записываем первый акт. Потом перейдем ко второму.
Жизнь продолжается, и я надеюсь еще что-то написать. Я увлекаюсь античной мифологией. И следующий мой герой после Одиссея — Персей. Моя мечта — сделать сказку Лескова «Час воли Божией» В ней король думает о том, как сделать так, чтобы всем людям было хорошо, а то обычно как бывает: человек богатый еще богаче становится, а человек бедный последнее теряет. У меня был такой зонг: «Если много у тебя, будет больше — так ведется. Если мало, то отдать даже малое придется. Если ты и вправду нищ, смерть помочь тебе сумеет. Жить имеет право тот, кто хоть чем-нибудь владеет». Это писал Гете — он был большой противник буржуазного строя.
Фото: Станислав Красильников/ТАСС
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl