Амбиции Блистательной Порты
В борьбе за рейтинги Реджеп Эрдоган вынужден проводить все более агрессивную внешнюю политику. Но и без амбиций Султана турецкое общество настроено поддерживать османскую экспансию
В рискованные внешнеполитические авантюры турецкого президента во многом толкает именно политика внутренняя. Причем дело даже не в изрядно потрепанных позициях самого Реджепа Эрдогана, которые он пытается подлатать за счет турецких солдат. Президент успешно оседлал удивительно быстро растущие националистические настроения в стране, где внешнеполитический триумфализм оказался как никогда востребован.
Как замечает, например, российский востоковед и политолог Михаил Магид, «решение о придании Айя-Софии статуса мечети было поддержано 70 процентами турок. Символ одновременно и религиозный, и военный, потому что этот архитектурный памятник, как и весь Константинополь когда-то, был взят силой турецкого оружия». Согласно целому ряду опросов, например, военные действия Эрдогана в Ливии поддерживают 60% турок, а антикурдские операции — примерно три четверти.
Более того, военные операции встречают одобрение даже среди оппонентов Эрдогана. Так, 16 июля все четыре фракции Великого национального собрания (парламента) осудили «провокации и атаки» Армении и фактически поддержали войну. Свою подпись не поставила только Демократическая партия народов — левая политическая партия, выступающая за этнические меньшинства и либеральный социализм. Раньше правые националисты обвиняли Эрдогана в том, что он не помогает тюркским народам. Однако теперь благодаря войне в Нагорном Карабахе такая критика больше не актуальна, и рейтинг президента немного поднялся. Это происходит на фоне масштабных демографических, социальных сдвигов и экономического кризиса, которые, казалось, должны были играть на понижение рейтинга Эрдогана и охладить симпатии к внешнеполитическим авантюрам.
«Черный день» не за горами
Реджеп Тайип Эрдоган пришел к власти в момент, когда страна переживала тяжелые времена: стагнирующая экономика, беднеющее население, быстрая инфляция. Турецкий лидер запустил ряд структурных реформ, направленных на поддержку бизнеса, и реализовал обширную национальную программу развития инфраструктуры. Промышленность прошла модернизацию, появились ранее нетрадиционные для Турции специализации — автомобильная, нефтехимическая и электронная.
Страна превратилась в важнейший хаб по выпуску автокомпонентов для ведущих глобальных автомобильных компаний. «Турецкое экономическое чудо» — это средние темпы роста ВВП в 2002–2007 годах 7%, приток иностранного капитала и вхождение в число стран со средне-высоким уровнем душевого дохода и средней зарплатой в тысячу долларов США.
Однако затем, после мирового кризиса, наступило постепенное торможение экономики, которые перешло в кризис после военного переворота в 2016 году и активных операций в Сирии и Ираке. Внутриполитическая и внешнеполитическая нестабильность распугала инвесторов. «Суды в спорных финансовых вопросах стали выносить решения в поддержку близких друзей Эрдогана и его бизнеса», — замечает Михаил Магид. В условиях роста с этим мирились, но в кризис перестали.
В то же время, несмотря на все реформы, экономика страны осталась крайне чувствительной к уровню обменного курса лиры, так что неоднократные периоды ее падения получились драматическими. Девальвация национальной валюты усилилась с 2018 года из-за растущих трений в отношениях Турции и США. Кроме того, Эрдоган решил вмешаться в политику центробанка Турции, заставив его кредитовать национальную экономику под низкий процент. Получился рост экономики всего на 0,9%. И новое падение лиры: если в январе 2013 года давали 1,76 лиры за доллар, то в сентябре 2020-го — 7,41. Одновременно снижался уровень жизни. Годовые темпы роста цен составляли 16% (сейчас около 12%). Безработица — 14%. Среди молодежи — 24,8%.
А затем пришел коронавирус. Если в начале 2020-го валютные резервы страны составляли 75 млрд долларов, то в октябре они упали до 41 млрд. И если бы не помощь Катара, предоставившего в мае Турции своп-линию на 15 млрд долларов, ситуация была бы еще хуже. Пытаться удержать курс национальной валюты, сжигая последние резервы, тоже занятие опасное, но еще более опасно тратить на эти цели заемные средства.
Сегодня общий долг центробанка Турции по своповым операциям превышает 50 млрд долларов — это следствие попыток поддержать курс лиры. Проблему серьезно отягощает внешний госдолг Турции в 200 млрд долларов (33% ВВП), вместе с долгами частного сектора внешняя задолженность приближается к половине триллиона долларов, ожидаются трудности с рефинансированием задолженности, поскольку отдавать старые долги нечем. Вполне возможно, что Турция пойдет по аргентинскому пути, допустив дефолт, но назвав это «переговорами с инвесторами о реструктуризации долга».
Согласно прогнозу МВФ, турецкая экономика по итогам 2020 года упадет на пять процентов, что примерно соответствует среднемировой «температуре по больнице». Однако Турцию ждет рост социальной напряженности. Драйвером для массового недовольства может послужить коллапс туристической отрасли. В 2019 году Турцию посетило 45 млн иностранных туристов, которые оставили в стране около 35 млрд долларов. В первой половине 2020 года турпоток сократился на 80%. Вторая половина туристического сезона будет немного успешнее, но заполняемость турецких отелей не превышает 30–40%, что не покроет издержек на содержание отелей.
Сколько человек в итоге может остаться без работы? Формально в сфере туризма работает 600 тыс. человек примерно из 50 млн трудоспособного населения. Но есть и смежные отрасли. По разным оценкам, от туризма зависят от двух до пяти миллионов турецких работников — это до десяти процентов трудоспособного населения, а этого может оказаться достаточно для конверсии социально-экономического недовольства в политическое.
Распад «коалиции Эрдогана»
Конечно, экономический кризис и падение уровня жизни подрывают популярность Эрдогана, который находится у власти уже восемнадцать лет. Так, в прошлом году на муниципальных выборах Партия справедливости и развития (ПСР) потеряла пять из шести городов, в том числе ключевые для себя Стамбул и Анкару. В том же Стамбуле ПСР удавалось удерживать позиции с середины 1990-х годов, потому это поражение для Эрдогана особенно болезненно. Ведь именно в Стамбуле турецкий лидер в далеком 1994-м впервые стал мэром. Однако на чисто экономический фон наложился фактор куда более глубинный — поколенческий.
Дело в том, что традиционный избиратель Эрдогана, консервативный выходец из патриархальной глубинки, постепенно уходит со сцены в силу чисто возрастных причин. В Турции еще не закончился демографический переход, рождаемость снизилась до европейских значений лишь в последние годы. Сегодня во взрослую жизнь вступает самое многочисленное поколение молодежи в турецкой истории.
Люди в возрасте от 18 до 29 лет становятся самой большой группой избирателей. Они выросли в период, когда ПСР доминировала в политической жизни страны. Достижения этой эпохи они считают само собой разумеющимися, а издержки связывают с несменяемым «национальным лидером». «Это поколение станет решающим фактором на парламентских выборах 2023 года», — считает, например, турецкий социолог Мурат Гезичи.
Идеология Эрдогана, принесшая ему массовую популярность, строилась на апелляции к исламским ценностям и традициям. Двадцать лет назад такая риторика пользовалась огромной популярностью среди турок, выросших в 1970–1990-е годы, когда вестернизированная элита и военные режимы постоянно подавляли исламское наследие. Например, когда при Эрдогане женщинам разрешили носить хиджаб на работе, это принесло правящей партии миллионы дополнительных женских голосов. «Я достигла свободы благодаря позиции Эрдогана по вопросу о платках», — приводила типичный аргумент одна из участниц социологического опроса.
Но для молодежи религиозная проблематика не так важна, как для их родителей. Новые поколения стали горожанами и ведут гораздо более светский образ жизни. Они не отказываются от исламской идентичности совсем, но рассматривают ее прежде всего как часть национальной культуры. А это многое меняет: из патриотических соображений не обязательно голосовать за «исламистов» из ПСР, ведь национальную риторику используют почти все партии.
Молодежь не помнит и бедности, в которой жило поколение родителей. Зато она остро переживает социальное неравенство, резко выросшее при Эрдогане, и болезненно относится к растущей безработице, жертвой которой уже стал каждый четвертый молодой турок. Недавние исследования, проведенные независимым аналитическим центром Стамбульского института политических исследований (IstanPol), показали, что молодые люди пребывают в постоянной подавленности и тревоге за свое будущее.
Они жалуются на экономическую нестабильность, политический фаворитизм в государственном секторе. Неизбежный в таких условиях социальный протест не может найти выход в исламских симпатиях, как это было в 1980–1990-е, когда у власти находились прозападные светские правительства. Теперь объект недовольства — сами исламисты. И недовольство молодежи выливается в рост националистических настроений, которые становятся главным фактором, влияющим на идеологический климат в обществе.
Исследование мнений сторонников правящей ПСР показало, что они утратили внутреннее единство. Лишь треть из них социологи отнесли к «истинным исламистам». Среди избирателей ПСР 61% согласен с тем, что Турция должна быть светским государством, и только 20% избирателей ПСР поддерживают восстановление халифата. Остальные по своим идеологическим установкам ближе к турецким националистам или к консерваторам. А в этих идеологических нишах у Эрдогана есть сильные конкуренты.
Для быстрорастущей националистической аудитории огромную роль играет проблематика, связанная с беженцами. «В Стамбуле зарегистрировано более пятисот тысяч соискателей убежища из Сирии… В Газиантепе и Шанлыурфе каждый пятый житель — беженец. А в Хатае они составляют четверть населения всей области», — пишет турецкий журналист Мехмет Йылмаз. Всего в Турции, только по официальным данным, не менее четырех миллионов беженцев из одной только Сирии.
Многие националисты считают, что правительство Турции поддерживает сирийцев за счет собственных граждан. И это мнение разделяет, судя по опросам, большинство рядовых турок. «Я смотрю на них [беженцев] и спрашиваю: “Это я живу в их стране?” Они живут так комфортно и свободно. Сейчас я живу как беженец в своей стране», — объясняет один из респондентов.
Молодые люди жалуются, что их сирийские сверстники искажают рынок труда, соглашаясь на работу ниже стандартной заработной платы. «Мы просим 2500 лир, а они работают за 1200 и за 1100», — говорит одна молодая респондентка. Но резко изменить политику в отношении мигрантов Эрдоган не может — это оттолкнуло бы от него ядерную группу избирателей, которых социологи называют «сострадающими исламистами», для которых важны забота о сирийских беженцах и более широкая поддержка исламской общины за рубежом.
Основные партии турецкого парламента
Когда спасает национализм
Тем не менее к моменту, когда внутренние проблемы режима Реджепа Эрдогана достигли критической отметки и сочетание экономического кризиса, демографических трансформаций, перемен в идеологическом климате и распад прежней «проэрдогановской» социальной и электоральной коалиции готовы были обрушить политическую стабильность, у турецких властей уже было пусть рискованное и временное, но эффективное решение проблем. Выработать его помогла борьба с неудачным военным переворотом 2016 года.
Военные в Турции традиционно рассматривались как хранители заветов Ататюрка, а потому переворотов в стране было много. Придя к власти, Эрдоган взял курс на отстранение военных от участия в политике. Это и вызывало недовольство, а его масштабы стали ясны 15 июля 2016 года, когда командиры военно-воздушных сил и жандармерии Турции предприняли попытку совершить переворот. В результате путч был подавлен, но само это событие изменило Турцию.
Начались радикальные чистки в армии, спецслужбах и госаппарате. Были уволены около шестидесяти тысяч человек. На их места власти старались поставить лояльных Эрдогану чиновников и офицеров исламистских и националистических взглядов, которые принесли с собой свое специфическое мировоззрение. Характерное для националистической картины мира представление, что страна наполнена внутренними и окружена внешними врагами, стало частью официальной повестки дня.
Во всех бедствиях, постигших Турцию за последнее десятилетие, включая экономические неурядицы и увеличение протестных настроений, Эрдоган винит Запад. Он говорит, что стране необходимо вырабатывать свой особенный путь развития. Антизападная риторика помогает ему объединять религиозных консерваторов и националистов. Более того, такие настроения находят свой отклик и среди части молодежи.
«Они убеждены в том, что Турция должна быть активной во внешней политике, что с ней должны считаться соседи. Турецкая молодежь сильно “глобализирована”, но именно поэтому она видит лицемерие, которое исходит от других крупных игроков — США, ЕС, Китая. Им нужен защитник их интересов», — замечает директор Центра изучения новой Турции Юрий Мавашев.
Идеология «осажденной крепости» привела к милитаризации внутренней и внешней политики. Сотрудник Иерусалимского института стратегических исследований Джонатан Спайер приводит пример действия этой тенденции: в 2016 году главным военным советником Эрдогана стал одиозный бригадный генерал Аднаном Танрыверди. Его уволили из армии в 1997 году за радикальные убеждения. В 2012 он создал группу SADAT — турецкую частную военную компанию, предназначенную для секретных операций, в частности против оппозиции. А после переворота он стал оказывать решающее влияние на политику руководства Турции.
Рост влияния новых военных сопровождался усилением роли ВПК. Была запущена программа перевооружения армии. Делалось это под контролем лично близких Эрдогану людей. Например, программу создания боевых дронов, сыгравших решающую роль в успехах Азербайджана в Нагорном Карабахе, курировал муж младшей дочери Эрдогана Сельчук Байрактар. «Нужно понимать, что часть турецкой промышленности, особенно связанной с оборонным комплексом, принадлежит господам генералам и их родственникам. Эрдоган, накачивая деньгами армию и ВПК, обогащает их», — говорит Михаил Магид.
Однако держать военных при себе в Турции Эрдоган все же побоялся. И именно с 2016 года начинается резкая активизация турецкой внешней политики. Глава страны тогда заявил о начале военной операции в Сирии, объясняя, что действия направлены против ИГИЛ и «террористических групп сирийских курдов, угрожающих Турции». «Мы остановим все беззаконие, творящееся в Сирии и Ираке. На территории в две тысячи квадратных километров мы создали зоны безопасности, истребили все террористические элементы, чтобы наши сирийские братья проживали в мире и стабильности».
Участие практически во всех региональных конфликтах удовлетворило силовиков. Они завоевывали для Турции новое влияние и были заняты делом, а не плели заговоры дома. Однако агрессивная внешняя политика стала пользоваться огромной популярностью и внутри страны. Это помогает Эрдогану поддерживать свой рейтинг и замедляет распад электоральной коалиции исламистов из ПСР. Их поддержка если не растет, то и не падает. Так что миф о Великой Турции, вставшей с колен, и «маленькие победоносные войны» пока перевешивают внутренние трудности.
Так что даже если бы завтра в стране прошли выборы, то, проиграй их Эрдоган, все равно выбранный им внешнеполитический курс остается неизменным. «Убежден, что взятый международный курс будет продолжен, поскольку теперь популярностью пользуются только консервативные политики или те из них, кто выражает демонстративное уважение к консервативным взглядам», — считает Юрий Мавашев.
С каждым новым конфликтом, с каждым выстрелом ставки в турецкой геополитической игре поднимаются. Пока у Эрдогана получается удержать баланс и не скатиться к большой войне. Но это пока. Милитаризованное население с молодежью, которая в массе своей тяготеет к национализму, — фактор крайне опасный. Хотя бы потому, что рано или поздно эти ожидания кто-то все же попытается удовлетворить.
Хочешь стать одним из более 100 000 пользователей, кто регулярно использует kiozk для получения новых знаний?
Не упусти главного с нашим telegram-каналом: https://kiozk.ru/s/voyrl