«Мои счастливейшие дни…»
Известное понятие – гений места, «genius loci» – к Остафьево применимо как нельзя более. Что мы имеем в виду, когда говорим об уникальности этой усадьбы? Конечно – чудесное скрещение судеб людей, труды которых ныне составляют значимую часть наследия российской культуры. Здесь, под сенью вековых лип и дубов, волшебным образом рождалась литература. Сведения о том, как всё происходило, хранит история, в частности – «Остафьевский архив», к некоторым документам которого мы можем сегодня обратиться.
«Минувшее меня объемлет живо…»
Мы в Остафьевском парке… Горбатый мостик через речку Любучу, храм Муз, знаменитая ротонда – «Беседка Аполлона» (архитектор Фома Мельников). Кто только из выдающихся друзей-современников Петра Андреевича Вяземского здесь не побывал! Каким же образом сложилась эта удивительная плеяда?
Как полагал сам Вяземский, многое обусловили те, еще петровские перемены, когда, в наставление дворянским недорослям, не желавшим ни «науки постигать», ни служить, царь-реформатор повелел, в частности, выучить «арапа» из далекой Абиссинии инженерному делу1. Понимание важности знания стало важнейшим фактором последующего расцвета культуры.
1. См., в частности: Тынянов Ю. Н., «Пушкин».
Но ведь и сам Вяземский не чувствовал поначалу склонности к «оковам службы царской». В одном из писем 1813 года Н. М. Карамзин, пользуясь прежним правом опекуна, отечески наставлял его и, в частности, увещевал не испытывать судьбу за карточным столом. «К нам писали, что вас старались обыграть в Вологде, и что в Ярославле готовят вам то же». (1813, Нижний Новгород. «Письма Н. М. Карамзина П. А. Вяземскому. Остафьевский архив»).
Когда через несколько лет Петр Андреевич хотел полностью рассчитаться по долгам, речь шла в том числе и о продаже Остафьева. Тем не менее имение, к счастью, было спасено, долги удалось уплатить отчасти хлопотами того же Карамзина.
Не случаен и у Пушкина образ карты, приносящей несчастье, – «пиковой дамы». Как известно, будущая его теща, Наталья Ивановна, приданого за дочерью давать не хотела. Именно тогда поэт сделал свой большой долг (24 тысячи рублей), который потом так и не смог погасить.
Двадцать лет – дружбы, радостей и горестей, двадцать лет творческого единства душ.
«Меж ними все рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло, <…>
И гроба тайны роковые…»
(А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»)
Их сблизил прежде всего «Арзамас» – душою которого во многом оставался тот же Карамзин. Эпиграммы на Шишкова и Каченовского… Можно полагать, что именно эти поэтические вольности некоторым из них даром не прошли.
Карамзин, уже придворный историограф, не мог все-таки похвастаться прочностью своего положения. Вот еще одно его письмо, бережно хранящееся в «Остафьевском архиве ». 3 августа 1819 года историк пишет П. А. Вяземскому: «1‑й департамент сената на меня сердит за то, что я написал и вручил Государю жалобу одной бедной дворянки, осужденной им (сенатом) на каторгу беззаконно: Государь рассмотрел дело, уничтожил решение сената и сделал ему выговор именным указом. Не только сенаторы, но и министр юстиции, <…> и Столыпин2 в гневе на историографа » («Письма Н. М. Карамзина П. А. Вяземскому. Остафьевский архив»).
2. Столыпин Аркадий Алексеевич (1778— 1825) – писатель, сенатор (до 1811 года Обер-прокурор Сената), друг и единомышленник М. А. Сперанского.
Конфликт был серьезнее. Николай Михайлович не случайно стал основателем литературного направления, ставящего во главу угла внимание к личности, что неминуемо должно было вступать в противоречие, например, с формальным отношением к закону. Каковы последствия этого неудовольствия – можно лишь предполагать. Но возникает вопрос – последующая опала, настигшая людей, близких к Карамзину – Вяземского и Пушкина – являлась ли случайностью? Вопрос на сегодня – без ответа.
Иной раз требования противников карамзинского направления были вполне здравы. Так, призыв М. Т. Каченовского как можно более взвешенно подходить к изучению исторических источников нельзя не назвать справедливым.