Ар деко и машинки зрения
Известный плакат Владимира и Георгия Стенбергов к фильму Сергея Эйзенштейна «Броненосец "Потёмкин"» (1929) изображает скрещенные стволы орудийных башен, на которых, словно акробат в цирке, балансирует матрос, а рядом падает вниз безголовая фигура офицера, явно сброшенная с какой-то более высокой точки. Фоном композиции служит закругляющийся борт корабля, подобный скале. Композиция представляет собой коллаж, нарушающий законы перспективы и логики, но в этом невозможном пространстве действуют реалистически проработанные и вполне узнаваемые персонажи. Таково пространство ар деко.
Ключом к пониманию ар деко могут служить строки из «Бесплодной земли» Т. С. Элиота: «…ибо узрел // Лишь груду поверженных образов». Это образ культуры, пережившей Первую мировую войну, и все, что она могла создать из этой груды, – античных богов и архитектурных ордеров, благородных дикарей и прав человека и гражданина, – было коллажем. Современный французский философ Жан-Марк Лашо описывает создание коллажа как деконструкцию, сменяющуюся реконструкцией: «Первый ход: художник находит и отбирает в самой действительности совокупность разрозненных кусков. <…> Второй ход: он собирает (не заботясь о предустановленном порядке) и соотносит (конфликтным способом) части головоломки. <…> Вырванные из привычного мира осколки реальности включаются в подвижную структуру, не утрачивая при этом исходных свойств и памяти. Сопротивляясь манипуляциям художника и сохраняя относительную автономность, они вместе с тем выпадают из контекста»1.
1Ж.-М. Лашо. Коллаж/Монтаж // Коллаж-2. М. 1999. С. 59.
Но вокруг чего создается коллаж в нашем случае? Что служит для него символическим центром? И можно ли сказать, что сам броненосец – гигантская обитаемая машина, с которой Ле Корбюзье парадоксальным образом сравнивал Парфенон2, – организует или, точнее, дезорганизует изображенное на плакате пространство?
2Ле Корбюзье. Путешествие на Восток. М. 1991. С. 103—113. См. также: Петр Завадовский. Рождение архитектуры модернизма из духа античности. // Проект Байкал. № 66. 2020. С. 118—125.
Любая машина – что подтверждается историческими корнями техники – представляет собой машину зрения, производящую либо иллюзию (видимость), либо особую оптику (которую также можно назвать точкой зрения). Так или иначе, с помощью машин мы наблюдаем виртуальную реальность, не существующую вне технических средств.
Поль Вирильо, вводящий понятие машины зрения в одноименной книге (1988), говорит о телескопе (изобретенном, что немаловажно, в эпоху барокко) следующие слова: «Телескоп, этот первостатейный зрительный протез, отображает недосягаемый для нас мир, а вместе с ним и другой способ передвижения в мире; логистика восприятия позволяет взгляду неизвестным ранее образом перемещаться, сталкивает близкое и далекое, порождает ускорение, опрокидывающее наше знание о расстояниях и измерениях»3. Точка зрения, таким образом, есть функция движения, и скорость перемещения наблюдателя то ли накладывает ограничения на скорость восприятия, то ли предоставляет ей новые возможности. И все же, сказанное французским философом о телескопе, хоть и содержит отсылку к Фрейду и его концепции «бога на протезах», сухо и конспективно повторяет слова итальянского иезуита Эммануэле Тезауро, воспевшего оптические устройства в трактате «Подзорная труба Аристотеля» (1654). «Не знаю я, – пишет Тезауро, – человеческим или сверхчеловеческим помышлением движим был тот Голландский мастер, который недавно двумя зеркальными стеклами, как двумя волшебными крылами, вознес человеческое зрение в пределы далей, коих не достигнет даже и птица в своем полете; достаточно взглянуть в созданную им Зрительную Трубку, чтобы пересечь бескрайнее море без корабля и паруса; ты можешь теперь обозревать корабли, леса и города, которые не даются своевольным, слабым зрачкам; взлетая, подобно молнии, в поднебесье, человек теперь изучает солнечные пятна, рассматривает рога вулкана, бросающие тень на Венерино чело, измеряет громады Гор и Морей на поверхности лунного Шара и видит, как резвятся малыши, сопутствующие Юпитеру в его движении…»4.
3 Поль Вирильо. Машина зрения. СПб. 2004. С. 12.
4 Эммануэле Тезауро. Подзорная труба Аристотеля. СПб., 2002. С. 72.
Соседка Тёрнера по купе поезда, пишет Некрасова, «была ужасно удивлена, когда добродушный пожилой джентльмен, сидевший напротив нее в купе поезда, попросил разрешения открыть окно, вдруг высунул голову в неистовый ливень и держал ее так на дожде почти десять минут. Когда он втянул голову обратно, с нее стекала ручьями вода, а он откинулся блаженно назад и закрыл глаза на целые четверть часа. Тогда молодая леди из любопытства тоже высунула голову в окно, совершенно промокла, но получила незабываемое впечатление. Представьте ее восторг, когда на выставке в Академии в следующем году она увидела: "Дождь, пар и скорость"! И услышала чье-то кислое замечание: "Очень похоже на Тёрнера, не правда ли? Никто никогда не видел такого смешения нелепостей". И она ответила "Я видела"»5.
5 Е. А. Некрасова. Романтизм в английском искусстве. М. 1975. С. 143.
Можно ли тогда считать, что неподвижный «Потёмкин» на плакате выступает как машина зрения? Во всяком случае, транспортные средства на картинах итальянских футуристов выступают именно в такой роли: двигаясь в поле нашего зрения, они разрушают мир или разбирают его на составные части. Однако это всегда либо автомобиль, либо мотоцикл (в самом крайнем случае поезд), но никогда не корабль. Корабль не может мчаться, он слишком велик и поэтому воспринимается то ли как здание, то ли как природный объект и сам подвергается зрительному разрушению. Он не машина зрения, а что-то другое.
Наблюдатель конца 1920‑х годов мог воспринимать разрушение трехмерного пространства Стенбергами как довольнотаки прямолинейную метафору разрушения социального порядка. Интереснее сопоставить это плакатное пространство, где связи нарушены, с так называемым ослепляющим камуфляжем (dazzle camouflage) времен Первой мировой войны – попыткой визуально разбить или исказить объем корабля с помощью раскраски изломанными полосами контрастирующих цветов. Эта раскраска, придуманная совместно зоологом – специалистом по мимикрии в животном мире – и художником, была рассчитана на артиллеристов кораблей противника, пользовавшихся простейшими оптическими приборами или даже невооруженным глазом. Вражеский наводчик видел корабль, но не мог адекватно оценить его размеры и скорость, расстояние до него, а порой – и направление его движения. Для наблюдателя такой ярко раскрашенный корабль распадался на час-ти, словно был частью картины, написанной футуристом, точнее – частью мира, претерпевающего трансформацию на такой картине.