«Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент — все это мне снилось»
Выбранные места из переписки с друзьями в эмиграции
С начала года Россию покинуло более миллиона человек — исследователи уже говорят о шестой волне эмиграции и сравнивают ее с предыдущими. Оснований для сравнений с каждым днем становится все больше: как и когда-то, русская эмиграция постепенно обживает новые города, обрастая своими изданиями, культурной жизнью и новыми связями. Перечитали письма русских эмигрантов за сто с лишним лет и выяснили, как это было: как они привыкали к новой жизни, о чем они думали и что их тревожило, чем раздражали другие эмигранты и манила оставленная родина.
Отъезд
Я убежал из России 14 марта. Меня ловили по Петербургу с 4 по 14 марта. Сейчас нахожусь в карантине в Финляндии. <...> Через четыре дня выйду и месяц проживу в Finland. По ночам еще кричу. Снится мне, что меня продал провокатор и меня убивают. Виктор Шкловский — Максиму Горькому. Финляндия, 24 марта 1922
***
Мы устраиваемся здесь понемногу и устроимся, конечно, не хуже прежнего. Неприятен был только самый момент переезда, как переход от лучшего к худшему. Владимир Ленин — матери. Швейцария, 22 января 1908
***
Дни были очень тревожные. <...> Пахло надвигавшейся катастрофой и близким концом. Поместились мы в трюме, вповалку, на полу. Хотя народу было и очень много, но все же был какой-то порядок. Как мы узнали уже здесь, наш пароход был последний с регулярной эвакуацией. Что было после нас, поддается трудно описанию: говорят, что садившиеся спихивали друг друга в воду, стреляли из револьверов и т. д. Иван Билибин — Николаю Рериху. Египет, 17 апреля 1920
***
Я сердился на Мишле, а потом на наших трамблеров,— это помогло. Как это они не поймут, что с сумой нищего лучше идти в Европу и кричать о России, нежели так жить, как они. Александр Герцен — Марии Рейхель. Франция, осень 1851
***
Наконец я вырвался. Если бы вы знали, с какою радостью я полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр — все это мне снилось. Николай Гоголь — Василию Жуковскому. Италия, 30 октября 1837
Адаптация
Постепенно опарижаниваюсь. Ввожу в привычку (и с успехом) утреннее сидение в кафе. Премило. Сажусь за «свой» столик (сегодня, правда, было много народу и пришлось сесть за другой), заказываю (нет, уже не заказываю, сам приносит) кафе-крем и круассан, разворачиваю «Фигаро». Виктор Некрасов — Виктору Кондыреву. Франция, 17 марта 1976
***
«Потеплее ли у нас? Повеселее ли я?..» Лето уж верно у нас началось прежде вашего. А на последний вопрос, прежде чем ответить, я бы спросила тебя, что такое ты называешь весельем. С каждым днем мне здесь становится ловчее. Наталья Герцен — Татьяне Астраковой. Франция, 4 июля 1847
***
Я три недели приучал себя в Берлине к еде, которую давали в Hotel de Rome, и не мог воспитать свой вкус ни к селедкам и визиге, подаваемой середь обеда с сладкой приправой, ни к двадцати тарелочкам соусов из всякой дряни: из чернослива, шафрана, ребарбара, капусты, солодкового корня, гулярдовой воды и пр. и пр., ни к жареному с апельсинами (ей-богу!). Чего же ждать от людей, которые так мерзко едят, кроме золотухи и трактатов о метафизике! Александр Герцен — московским друзьям. Германия, 12 марта 1847
***
Слышал, что предположено ввести налог на балконы, по 50 лир со штуки, ибо они — балконы — «пользуются общественной площадью». После Москвы, Ленинграда чувствуешь себя здесь как-то очень неловко, как бы принужденным сдерживать «свободу дыхания». Максим Горький — Петру Сувчинскому. Италия, 15 ноября 1931
***
У меня бывает такое чувство, что я сидел-сидел на мягком диване, очень удобно,— а ноги-то отекли, надо встать — не могу. Мы все здесь как-то несвойственно нам, неправильно, не по-нашему дышим — и от этого не умрем, конечно, но что-то в себе испортим, наживем расширение легких. Растение в темноте вырастает не зеленым, а белым: то есть все в нем как следует, а — урод. Я здесь не равен себе, а я здесь я минус что-то, оставленное в России, при том болящее и зудящее, как отрезанная нога, которую чувствую нестерпимо отчетливо, а возместить не могу ничем. Владислав Ходасевич — Михаилу Гершензону. Германия, 29 ноября 1922
***
Я приехал сюда с широко разинутым ртом и все глотал и глотал. Василий Кандинский — Арнольду Шёнбергу. Германия, 3 июля 1922
***
В Берлине я наделал, конечно, много скандала и переполоха. Мой цилиндр и сшитое берлинским портным манто привели всех в бешенство. Все думают, что я приехал на деньги большевиков, как чекист или как агитатор. Сергей Есенин — Анатолию Мариенгофу. Бельгия, 9 июля 1922
***
На днях кончился здесь карнавал. Я первый раз видел последний день карнавала за границей — процессии ряженых на улице, повальное дурачество, тучи конфетти (мелкие кусочки цветной бумаги), бросаемых в лицо, бумажные змейки и пр. и пр. Умеют здесь публично, на улицах веселиться! Владимир Ленин — матери. Германия, 20 февраля 1901
***
Хочу домо-о-о-ой! Господи, какая тоска без языка. Ну что это за <...> жизнь, когда ни кондуктор, ни извозчик, ни разносчик, ни швейцар, ни кабатчик, ни лакей не говорят на твоем языке.