Небо в дерьмовых алмазах
Как Кристоф Бюхель издевается над художественными институциями
Швейцарский художник Кристоф Бюхель занимается критикой системы искусства. Кто этим только не занимается, но критика Бюхеля отличается абсолютной безжалостностью по отношению к искусству — и к самому себе как его части. О примерах его злой иронии, в частности выставке «Monte di Pieta», идущей сейчас в Фонде Prada в Венеции, рассказывает Анна Толстова.
«Швейцарец делает алмазы из собственного дерьма» — такими могли бы быть заголовки таблоидов, если бы они писали про Кристофа Бюхеля. Но про Бюхеля не пишет желтая пресса — ее с успехом заменяет профессиональная критика, в связи с Бюхелем пишущая исключительно про скандалы и провокации. Пара внятных статей, пара выставочных каталогов, одно-единственное интервью. Ни толковой биографии, ни приличных фотографий — тот пузатый очкарик, чье фото появляется в рейтинге ста наиболее влиятельных людей в искусстве ArtReview за 2011 год,— это черт знает кто, а не Бюхель, который до сих пор, в свои почти что шестьдесят, хорош собой, моложав и вполне мог бы украсить обложку какого-нибудь гламурного арт-журнала, если бы не избегал журналистского внимания всеми силами. Это, возможно, единственный пример из мира современного искусства, когда художник, снискавший славу главного скандалиста и провокатора, не сделался героем светской хроники.
Собственно, дерьма в алмазах Бюхеля не так уж и много. Проект «Производитель алмазов» был начат в 2020 году. Технически им занимается швейцарская фирма Algordanza, которая придумала инновационный способ похорон и коммеморации: из пепла, оставшегося после кремации, изготавливают искусственные алмазы — вы можете хранить камешек из любимой бабушки в письменном столе, а можете вставить в колечко, носить на руке и всем показывать. Бюхель делает алмазы из собственных творений: его работы сжигают, к ним добавляют ДНК, выделенную из экскрементов художника, и в лабораторных условиях выращивают алмазы из полученного сырья. Все, что Бюхель еще не успел продать музеям и коллекционерам, должно обратиться в алмазную кладовую. В полном соответствии с расхожими романтическими мифами — о гениях, сжигающих свои шедевры, о том, что художник равен своим произведениям, писанным не иначе как кровью. Дерьмо — это кровь художника в переводе на дадаистский. В конце концов, Швейцария — родина дада. И не то чтобы родина, но по крайней мере символ капитализма.
Чемоданчик с алмазами, разумеется, выставлен на «Monte di Pieta» в отдельной витрине, неподалеку от витрины, где выставлены консервные банки с «Дерьмом художника» другого мастера провокации, Пьеро Мандзони. «Дерьмо уже было у Мандзони! Алмазы уже были у Хёрста!» — должен закричать (и кричит) критик, радуя Бюхеля, намеренно неоригинального: ведь оригинальность — еще один романтический миф. Однако вопрос, что же на самом деле, помимо романтических мифов, сжигает Бюхель, остается. Что бы он ни сжигал в физическом смысле — свои детские рисунки, студенческие работы, мультипли, книги,— все это в любом случае будет менее ценно, чем алмазы, но не потому, что алмазы дороже по себестоимости. Дорог сам жест, сообщающий алмазам добавленную стоимость.
Поскольку интервью Бюхель не дает, любой вправе сам вербализировать этот жест: все акты самосожжения лишь множат сущности и капитализацию, рукописи не горят, второй том «Мертвых душ» зачитан до дыр, искусство — феникс, единственный способ уничтожить его — перестать им заниматься, а если художник не готов, то алмазы честнее горстки пепла — как memento mori, напоминающее о бренности попыток разрушить бессмертную систему. Оппортунистская институциональная критика в форме алмазов: во-первых, это красиво, во-вторых — цинично, в-третьих — честно.
Помимо провокационных жестов Бюхель успешно продает системе искусства иммерсивные инсталляции, которые тоже, в сущности, являются провокационными жестами. Провокация состоит не только в том, что «белые кубы» музеев, выставочных залов и галерей превращаются в мусорные полигоны, захламленные склады, сомнительные лавочки, бомжатники, лагеря беженцев, бордели и свингер-клубы, где вернисажная публика должна ползать и лазить, пачкая свои дрисваннотены и ломая каблуки манолоблаников. Иногда эти театральные сцены устроены как реальные среды обитания, и тогда вернисажная публика сталкивается с реальными беженцами или трудовыми мигрантами. Режиссура пространства в бюхелевских инсталляциях достигает фантастической правдоподобности, как будто бы помещение только что покинул его обитатель, вполне реалистичный, в отличие от кабаковских, персонаж, тот, кто вечно что-то изобретал, или тот, кто никогда ничего не доводил до конца. Но такая режиссура требует колоссальных финансовых затрат и создана для того, чтобы испытывать терпение институции.