Из Китая с любовью
Анна Толстова о том, какое современное китайское искусство любят российские музеи
В Эрмитаже открывается выставка Чжан Хуаня «В пепле истории». Вслед за ГМИИ имени Пушкина, доверившим Цай Гоцяну отмечать столетие Октябрьской революции, Эрмитаж представляет одну из главных фигур современного искусства Китая. Встреча больших российских музеев и больших китайских художников вряд ли приведет к большому скачку на фронте производства прогрессивных смыслов.
Чжан Хуань не первый раз выставляется в России — десять с лишним лет назад его работы показывали в Москве, в Diehl + Gallery One. Но эрмитажная выставка — это, конечно, совсем другой коленкор. И само место, которое Эрмитаж отвел для выставки, подчеркивает, что ей придается особое значение: титулованного китайца принимают в залах Невской парадной анфилады Зимнего дворца, основная часть экспозиции расположится в самом большом эрмитажном зале — Николаевском. Кроме того, огромную скульптуру пятиногого и безголового «Эрмитажного будды» установят в Большом дворе Зимнего дворца. Это в благословенные времена, когда музеи были вольны в своей выставочной политике и не оправдывались перед художественно озабоченной общественностью — от патриотических блогеров до прихожан соседней церкви,— Николаевский зал повидал много живого и актуального искусства — вплоть до сыпучих мучно-соляных инсталляций австралийских аборигенов. Сейчас же музейный отдел современного искусства, обретающийся в Главном штабе, сюда пускают нечасто: либо ради звездных архитекторов ранга Сантьяго Калатравы или Захи Хадид, либо ради первых имен contemporary вроде Ансельма Кифера. Словом, это очень важная выставка очень важного китайца в Эрмитаже, и она напрашивается на сравнения с очень важной выставкой очень важного китайца в ГМИИ имени Пушкина: в 2017-м Пушкинский точно так же отвел главные залы музея под выставку Цай Гоцяна, посвященную столетию Октябрьской революции, и даже позволил ему загородить клейновский фасад гигантской инсталляцией из берез, прорастающих сквозь груду детских колясок и кроваток,— историософским оммажем России, ее революциям и ее художественному авангарду.
Чжан Хуань пишет картины пеплом, Цай Гоцян — порохом, но на этом пристрастии к нетрадиционным пигментам параллели заканчиваются — оба мало похожи друг на друга и принадлежат к разным художественным поколениями. Да и выставки мало похожи друг на друга — в пушкинской была видна серьезная и тонкая кураторская работа, эрмитажная, как в Эрмитаже водится, плывет по течению за художником и изощренностью интеллектуальных конструкций не блещет. Однако то, что во всем китайском искусстве именно эти фигуры были выбраны для парадных выставок-блокбастеров в главных российских музеях, не кажется случайностью.
Со времен Событий на площади Тяньаньмэнь мир, по-китайски не говорящий и о китайской культуре и истории имеющий представления весьма приблизительные, повидал множество китайских художников: и терракотовую армию аполитичных наследников и продолжателей тысячелетних художественных традиций, и большую волну вполне безобидного коммерческого соц-арта, и искусство острополитическое и гонимое — последнее преобладает в собраниях самых искушенных западных коллекционеров вроде Ули Зигга, а негласным предводителем партии непримиримых критиков режима считается Ай Вэйвэй. И Цай Гоцян, и Чжан Хуань когда-то имели проблемы с цензурой, но сегодня они, в отличие от Ай Вэйвэя, не представляют никакой политической опасности, избегают критиковать