Коллекция. Караван историйЗнаменитости
Юрий Никулин. Немножко больше, чем артист
«Отцу было, наверное, пять-шесть лет. Придя в один прекрасный день из цирка домой, он заставил бабушку, свою маму, сшить ему костюм клоуна. Еще сделали какие-то ботиночки с помпоном, и отец пошел в таком наряде к знакомой девочке на день рождения. Там кто-то из девочек был снежинкой, кто-то из мальчиков пиратом, а он был клоуном. Что надо делать? Надо делать так, чтобы все смеялись. А чтобы все смеялись, нужны какие-то трюки. А он в цирке видел, что, когда клоун падает, все смеются, ну и стал падать. Раз упал, два упал, три... Хозяйка спросила бабушку: «Он у вас припадочный?»
— Максим, среди огромного количества человеческих фобий есть так называемая коулрофобия — боязнь клоунов. Откуда она взялась и почему вообще существует? И мой вопрос: ваш отец, Юрий Владимирович Никулин, как раз тот клоун, который напрочь ее опровергает, верно?
— Дело не в Юрии Владимировиче, а в том, что в принципе каждый настоящий клоун это опровергает самим своим существованием, своим предназначением. Что же касается фобии, которую вы упомянули, то она, думаю, прежде всего порождение американского кинематографа.
— Скорее всего. По крайней мере, сразу вспоминается фильм «Оно» по роману Стивена Кинга, где действует злобный клоун Пеннивайз...
— Был еще и «Бэтмен», где Джек Николсон, совершенно блестящий, гениальный артист, великолепно сыграл отрицательного клоуна.
Впрочем, по большому счету, на мой взгляд, боязнь клоунов фобией назвать нельзя. Это ведь маска, определенный образ, который людям навязан. Ну кто такой клоун? В моем детстве, по крайней мере, это всегда было что-то светлое, что-то радостное, оптимистичное.
Знаете, отец рассказывал, как он со своим отцом часто ходил в цирк, и вот как-то за кулисами, в буфете, увидел клоуна, который сидел там в перерыве и спокойно ел сосиски.
Отец к нему подошел и заранее начал улыбаться. Ну потому что клоун же, вот и стоял, смотрел на него улыбаясь. А клоун поднял на отца глаза и говорит: «Иди отсюда!» И он, страшно обиженный, расстроенный, разочарованный, пошел жаловаться деду, а тот ему объясняет: «Правильно, в момент в буфете он не был клоуном, просто сидел в гриме. Это человек, ему надо было отдохнуть. Он устал от того, что на него все смотрят во время представления, а тут ты! Поверь, никто никак не хотел тебя обидеть».
— Так и коулрофобию можно подхватить!
— Как бы то ни было, но отец запомнил тот случай на всю жизнь и поэтому все время старался быть добрым вне манежа, чтобы не разочаровывать людей, которые к нему с чем-то подходят. Для него это была данность.
Однажды ко мне зашел Давид Яковлевич Смелянский, Додик — генеральный продюсер Московского театра Et Cetera Александра Калягина. И вот пришел и говорит, что шеф репетирует роль клоуна в спектакле «Король Убю» и обращается с необычной просьбой: очень хочет попробовать выступить на манеже. Мол, можно, это как-то устроить в цирке? Я отвечаю: «Давид, ни в коем случае, потому что Александр Калягин — блестящий актер, но тут он провалится. А это никому не нужно — ни мне, ни тебе, ни ему в первую очередь». Я знал, о чем говорил, уже был такой опыт.
Понимаете, ведь Калягин будет играть клоуна, а его играть нельзя, потому что манеж — особенное пространство, где фальшь сразу видна. На манеже клоуном надо быть.
Театр — другое дело, это условность, а цирк — абсолютная реальность. Когда человек начинает на манеже бутафорить, изображать из себя кого-то, тут же проявляется фальшь и провал неминуем. Манеж и цирк — это вообще такое по-настоящему уникальное пространство.
Приведу еще один пример. Рассказывают, что во время войны в цирке на Цветном бульваре был организован в поддержку фронта концерт мастеров искусств — таких корифеев, как Лемешев, Козловский, Русланова. Выступали они, понятно, в манеже. И... был полный провал. Все эти артисты не для такого пространства. Да, они всенародно любимые, но на манеже провалились, и кто-то из них, уходя, сказал: «Я больше в этот сарай ни ногой!» В манеже пространство реально диктует свои законы.
Да, клоун может быть жестоким, злым, но это уже не будет клоун, это какой-то другой персонаж, которого не надо называть так.
Кто-то из старых клоунов делил людей этой профессии на клоунов, артистов и ряженых, были такие три градации. Клоун — это клоун. Артист — тот, кто пытается быть клоуном, но не клоун. А ряженый — тот, кто надел на себя нос, ботинки и костюм и считает, что он клоун, и на это смотреть невозможно. Они и сегодня есть, но теперь их называют аниматорами. Это те, кто строит работу не на репризах, не на своем эго, не на таланте, а на каких-то гэгах, трюках, при этом они много работают, общаются с публикой.
Вот у Никулина и Шуйдина не было ни одной репризы с публикой, они с ней не заигрывали. Всего, к слову, у них было более 60 реприз — это невероятно много. Чтобы вы понимали, если сейчас у клоуна есть пять-шесть реприз, уже хорошо. Конечно, подсадка была, но это иное. Отец как-то ехал домой на троллейбусе и задумался, как же мало в мире клоунов, их всех, наверное, можно было бы посадить в десять троллейбусов! (Улыбается.) Сегодня, признаюсь, к сожалению, если брать настоящих профессионалов, хватит одного троллейбуса, да еще и места будут свободные.
— Отец с детства мечтал стать клоуном?
— Да, когда он впервые увидел их в цирке, его это поразило как громом.
Отцу было, наверное, пять-шесть лет. Придя в один прекрасный день из цирка домой, он заставил бабушку, свою маму, сшить ему костюм клоуна. Еще сделали какие-то ботиночки с помпоном, и отец пошел в таком наряде к знакомой девочке на день рождения. Там кто-то из девочек был снежинкой, кто-то из мальчиков пиратом, а он был клоуном. Что надо делать? Надо делать так, чтобы все смеялись. А чтобы все смеялись, нужны какие-то трюки. А он в цирке видел, что, когда клоун падает, все смеются, ну и стал падать. Раз упал, два упал, три... Хозяйка спросила бабушку: «Он у вас припадочный?» Вспоминая эту историю, отец говорил, что утром следующего дня у него все тело болело и он тогда навсегда понял: клоуном быть непросто.
Да, как и все мальчишки в то время, он хотел быть и пожарным, и милиционером, и пограничником с собакой, но тем не менее желание стать клоуном его никогда не покидало, периодически всплывало. Даже на войне, во время которой был артиллеристом-разведчиком и получил, к слову, медаль «За отвагу», это всплывало: ему постоянно хотелось делать жизнь других чуть легче, чуть радостнее. Он хохмил, рассказывал анекдоты.
— Чарли Чаплин, получается, не клоун, а комический артист?
— Да, это артист, киноартист, кумир моего отца, кстати. Он очень высоко его ценил. Выше Чаплина, думаю, никого не поставил бы. Невероятно разноплановый человек, которому одинаково давались и трагические, и комические роли или совмещение в одном образе и того и другого. Потому что «Огни большого города» на самом деле трагедия, и Чаплин там особенно блестяще сыграл финал, когда он спрашивает девушку: «Теперь вы видите?» Вот это умение быть одинаково гармоничным как в комических, так и в трагических сценах, думаю, сближало отца с Чаплином.
— Да, ведь быть клоуном — это не только уметь заставить людей рассмеяться, улыбнуться, правильно?
— Безусловно, это философия. Конечно, это свой мир, куда ты приглашаешь людей, и они теоретически должны становиться лучше, чище. Потому что клоун вне этой шелухи. Это добро, откровенность, открытость, без которых тебе верить не будут. Это милосердие. То есть все перечисленное должно присутствовать в каких-то пропорциях.
Говорю это к тому, что мечта стать клоуном должна в человеке находиться. Необязательно не спать ночи и думать об этом, но ей нужно присутствовать. И потом должно пройти какое-то время, человек должен вырасти, потому что юных клоунов не бывает, нужно пожить, что-то испытать, через что-то пройти, что-то в себе воспитать и заработать то, чем можно с другими поделиться. Для этого нужен определенный возраст. И нужно, чтобы звезды встали так, чтобы эта мечта воплотилась. Ведь у скольких людей она не осуществилась! Это же жизнь, она бросает туда, сюда.
— Получается, клоун — это не профессия.
— Ну нет, конечно, клоун — это артист. Не хочу никого обидеть, но все-таки он, наверное, немножко больше, чем артист. Потому что артист — лицедей. Он играет других людей, их жизни, переживает чужие судьбы, обстоятельства и прочее. А клоун — человек, который живет тем, что делает в манеже. Он не играет клоуна.
— Поэтому у Юрия Владимировича практически не было грима.
— А у всех, в общем-то, клоунов так. Какой грим был у Енгибарова? Практически никакого. Карандаш? Да, чуть-чуть мазочки, носик, одежда нелепая. Он еще маленький был, поэтому всегда обыгрывал свой рост. Да, когда перевоплощался в того же Геббельса, Гитлера, какие-то маски, усики себе делал, но это опять же образ, он играл другого. И у Олега Попова было в общем-то открытое лицо, грима минимум. Да, нос, но и у Никулина точка на носу, точки на веках. Это даже не для того, чтобы изменить облик, а сделать его менее стандартным, он же все-таки клоун — необычный человек, и для того, чтобы подчеркнуть какие-то свои мимические игры. Понимаете, он — дирижер.
Сегодня коверных клоунов не так много. Есть, конечно, молодые, очень талантливые ребята, но их мало. Потому что многие все-таки хотят все внимание брать на себя. А, собственно, зачем нужен коверный? Лишь для того, чтобы заполнить паузу, чтобы в манеже в это время убрали реквизит или поставили новый, чтобы что-то смонтировать или демонтировать на нем перед очередным выступлением. Короче, коверный клоун нужен, чтобы заполнить паузу своей репризой, своим номером.
Неслучайно клоунская гримерка всегда находилась рядом с манежем, потому что может случиться все, что угодно, и надо быстро выйти, взять внимание на себя, отвлечь от того, что происходит. Были случаи, когда артисты падали во время номеров, тут же выпускали клоунов. Или в моменты, когда в цирке начинался пожар, они выбегали, чтобы отвлечь.
— Такая роль — заполнять паузу, по-вашему, не оскорбительна?
— Абсолютно не оскорбительна. Это не обидно, это работа. Если сказать чуть громче — предназначение, вообще главная задача клоуна. В дореволюционной России на афишах даже писали отдельной строкой: у ковра такой-то или такие-то клоуны!
Oтец считал себя прежде всего коверным, ведь ковер цирка был его основным местом работы.
— Как Юрий Владимирович придумывал свои репризы?
— По-разному. Думаю, скорее всего, у отца была такая врожденная ассоциативность. Что-то приходило из анекдотов, что-то он увидел, а потом это всплывало и автоматически ложилось на какое-то манежное воплощение. Какие-то номера рождались из литературы — прочитанных книг, рассказов.
Он был уже заточен на то, чтобы все, что видит, слышит, как-то транспланировать затем на его цирковую профессию. Вот у них с Шуйдиным была реприза «Весы», которая появилась благодаря карикатуре в «Крокодиле». На ней стоял человек в кепке и держал в руках чаши весов, а подпись гласила: «Когда на рынке нет весов».
— Максим, какой же вы, полагаю, нанесли удар Юрию Владимировичу, когда решили пойти на факультет журналистики!
— Да не было никакого удара. Потому что наверняка родители не видели меня в манеже. Хотя бы потому, что в семье ни разу не было разговора, чтобы мне пойти в цирк, или предложений что-то этакое попробовать.
Отец никогда не заводил разговоров о продолжении династии. Скажу больше, его кто-то однажды спросил, почему он не берет учеников. Отец откровенно сказал: «Понимаете, учить — это отдельная профессия. Я этого не умею, не могу ничего никому передать».
Когда он вышел на пенсию, то сказал клоуну Семену Моргуляну: «Сень, я ухожу, репризы все остались, бери их, делай, репертуар же есть, проверен, реквизит имеется, никаких проблем». Тот стал пробовать, но у него не получилось. Потому что все репризы отца — авторские. Он делал их под себя, под свой темпоритм, образ. А когда человек работает в другой маске, в другом образе, самопроявлении, то это не ложится, неестественно получается.