Ариане: «Сын есть творение»
Расколы и ереси. Проект Сергея Ходнева
Спор о Троице, поднявшийся в начале IV века, оказался судьбоносным на совершенно особый лад. Дело даже не столько в том, что именно тогда было сформулировано то учение о Троице, которого придерживаются в абсолютном большинстве существующие нынче христианские конфессии. В спровоцированной арианством долгой общественной и богословской полемике было страшно много непривычного и переломного. Впервые в дискуссию вмешивалась государственная власть, впервые христианство существовало в обществе на полностью законных основаниях, впервые церковь стала прибегать к созыву Вселенских соборов, впервые заключила стратегический союз с наследником ее гонителей — римским императором. В исторической перспективе все это, взятое в совокупности, радикально изменило и церковь, и империю.
Ариане — приверженцы течения, основанного в начале IV века александрийским пресвитером Арием. Согласно учению Ария, Сын (второе лицо Троицы) не равен Отцу, не совечен ему и не един с ним сущностно, но представляет собой всего лишь творение. Он не Бог в собственном смысле, а посредник, вспомогательная сила, создавшая мир. В силу общественно-политических причин эта богословская распря оказалась беспрецедентно масштабной. При этом ее хронику невозможно отделить от секулярной истории не только поздней Римской империи, но и варварских королевств, которые возникли на обломках ее западной части (V–VII вв.).
Прежде всего — это было нечто умопомрачительно, немыслимо захватывающее. Ничего подобного 70 годам первоначальной арианской смуты церковная история — даже нет, вообще история как таковая — ранее не знала. Мы же как себе представляем богословские споры? Один скучный чудак в своем углу что-то пишет о непонятных материях вроде количества ангелов на кончике иглы. Другой ему столь же увлекательно отвечает из своего угла. Потом, как знать, оба сойдутся в нудном словопрении публично — и неправильно подсчитавший ангелов вынужден будет вернуться в свой угол с не совсем внятным для широких масс позором. Все.
А тут прямо роман — или, если угодно, сериал. Многотысячные народные демонстрации в мегаполисах. Теологические доктрины, превращенные в митинговые кричалки. «Целые ватаги епископов», по выражению видевшего все это своими глазами Аммиана Марцеллина, которые курсируют и курсируют на казенный кошт по всей империи, съезжаясь на соборы,— и каждая новая компромиссная формулировка, выстраданная ими, воспринимается прямо как сводка с фронта. Заговоры и войны, разоблачительные кампании и проскрипции, политические программы сменяющих друг друга императоров и тонкие интриги с участием придворных евнухов, спальников и брадобреев — и все это увязано с той или иной позицией в споре о божественности Сына.
Возбудителей всей этой лихорадки было двое. Один, как водится, ересиарх: почтенный пресвитер Арий из Александрии, ливиец по происхождению, образованнейший и амбициозный человек, у которого где-то в середине 310-х разгорелся конфликт с действующим епископом Александрии. Епископ Александр, человек осмотрительный и благочестивый, но, видимо, не имевший (в отличие от Ария) реноме даровитого богослова, в одной из проповедей мимоходом сказал, что Бог — это Троица и одновременно Единица. После чего Арий тут же обвинил своего патриарха в том, что тот, мол, сторонник монархиан, о которых мы уже вспоминали. Обвинение лукавое, однако звучное — память о монархианском соблазне была еще свежа, а космополитичная Александрия с ее огромной и влиятельной христианской общиной на подобные конфликты реагировала с жаром.
Бог — вечное, бесстрастное, неизменное единство, учил Арий. Но когда он решил сотворить превратный и бренный мир, ему понадобилось некое более низкое орудие — и тогда он произвел Сына. Не породил, не извел из себя: в этом мерещился неприятный намек на гностические эманации и языческие безобразия. Нет — Сын был создан, и создан, подобно всему мирозданию, из «не-сущих», из небытия, из безвидной пустоты. Сын — не Бог, вернее, второстепенный «бог с маленькой буквы», никак не причастный трансцендентному бытию Отца.
Не то чтобы Арий это все придумал с нуля — его учение было вполне в русле иных старых интуиций апологетов II–III веков. Под него легко подбирались аргументы в виде библейских цитат; ариане особенно упирали на книгу Притчей (8:22), где Премудрость (читай — Логос) говорит: «Господь имел меня (в греческом варианте — «создал меня») началом пути Своего, прежде созданий Своих, искони». Оно чудесно подходило для учившихся чему-нибудь и как-нибудь язычников, которым в это время волей-неволей уже все чаще приходилось благожелательно интересоваться христианством по чисто карьерным соображениям: есть горний Абсолют философов, есть деловитое низшее божество, олицетворяющее идею разумного порядка и нравственности, чего ж еще пожелать для государственного быта. Для полноты эффекта Арий (или кто-то из его окружения) написал памфлет «Талия», где его доктрина четко и, как бы мы сейчас сказали, «вирусно» излагалась в стихах, которые легко было заучить даже со слуха.