Город In Folio
Петербург из тех мест, что лишний раз опиши – от него не убудет. Переводчик и литературовед Сергей Полотовский прошелся по тексту статьи из первого номера «Вокруг света» и по родному городу
Простая умственная игра для понимания дистанции во времени: чтобы почувствовать, насколько далеко вы в историческом плане отстоите от какой-нибудь даты, отнимите еще столько же. Скажем, для нас Олимпиада-80 – как для Брежнева, олимпийского мишки, лорда Килланина 1939‑й. «Битлз» уже ближе к Первой мировой, чем к нам. Для 2021 года 1861-й – это как для 1861-го те же 160 лет назад, то есть 1701 год, когда не было никакого Петербурга. В XIX веке – ни массового туризма, ни телевидения, отсюда и подробное описание российской столицы в первом номере «Вокруг света». Но не как новинки-диковинки, архитектурной аномалии – анклава западной строительной мысли посреди поствизантийской и недопостдеревенской страны, – а как просто чего-то, требующего инвентаризации. Есть и такой город, точка на карте. Представлен продукт – что-то получилось, что-то нет. А поскольку 1861-й – это до Шкловского и даже позднего Толстого, то пишут ведь всерьез, никакого остранения.
Как говорится, все города уникальны, и этот не исключение. Расскажите жителю Рима или Иерусалима про камни, по которым кто-то там ходил, или лондонцу – про то, что здесь творилась история крупнейшей империи.
– Крупнейшей? – вежливо уточнит он артикль.
Петербург и не самый большой, и не самый древний, и не самый северный, и не самый причудливый, – тут Венецию не переплюнуть. И даже не самый литературный, – один Дублин чего стоит, – и уж точно не самый кинематографичный. Но проигрывая в каждой отдельной категории какому-нибудь Парижу или Нью-Йорку, он может легко оказаться первым по очкам не в одном списке, особенно для российского путешественника.
Есть парки французские, регулярные, спроектированные хитроумными архитекторами в париках, а есть английские, дикие – растет как выросло. Города традиционно возникали по второй схеме, стихийно, как придется, а потом уже по необходимости приводились в порядок: средневековые улочки безжалостно расширялись, леса ограждались, рынки застраивались. Петербург, как и, скажем, Вашингтон или Бразилиа, изначально придумывался столицей, то есть в строгости, по генплану, по уму. Но природа, стихия отечественной истории, взяла свое: и центр не совсем там, где его предполагали, и из трех лучей, идущих от Адмиралтейства (Вознесенский, Гороховая, Невский), главным вышел не средний, а правый. Но запреты и ограничения, а главное, их соблюдение на протяжении веков из-за близости высокой власти, а потом по инерции позволили создать десятки квадратных километров с хорошим соотношением порядка и воли, Космоса и Хаоса.
Это, впрочем, справедливо только для Большого Центра. Набережные Обводного канала или Витебский проспект, не говоря уж о районе Полюстрово или Веселом поселке, – все это, безусловно, кому-то дорогие места, но это такой же Петербург, как Кант – русский философ. Перейдешь, к примеру, Литейный мост или проедешь пару станций метро – и никакого тебе не то что Золотого треугольника (со сторонами Нева, Невский, Фонтанка; его, по преданию, любил обходить император после обеда), но и Коломны, и Староневского, и модерна Петроградской. Из Манхэттена попадаешь сразу в Квинс.