Владимир Федосеев
Самый титулованный российский дирижёр, художественный руководитель Большого симфонического оркестра имени П. И. Чайковского начинал музыкальную карьеру как баянист в годы войны, а окончательное признание на родине получил после триумфа в Вене.
К началу блокады вы были девятилетним ребенком. Каким в вашей памяти остался довоенный Ленинград?
Мы жили на окраине, район назывался «Пороховые» — помню, что из центра города туда ездил десятый трамвай. У нашей семьи был деревянный дом, и во время блокады мама отдала одну комнату под школу: получилось, что я учился в своем доме. Но какая же эта была учеба? Вот в довоенное время летом я любил купаться, недалеко от дома протекала река. Папа часто играл нам на баяне, его друг — на гитаре. Перед войной мне нравилось наблюдать за духовыми оркестрами, они часто ходили по улицам, играли марши. Я бежал сзади и пытался изобразить что-то похожее на дирижирование.
Какая музыка у вас ассоциируется с детством?
Сирена. Страшный, зловещий звук сирены запомнился на всю жизнь. Во время блокады мы жили дома, практически не выходя на улицу — фашисты без конца бомбили город. Ночью прятались, а если бомбежка была днем, мы с моей бесстрашной мамой шли тушить фугасные бомбы: брали их еще горячими, клали в песок или в воду.
Наверное, выходить на улицу в любое время было опасно?
Не просто опасно. Папа запрещал моей тогда уже взрослой сестре ходить на вызовы к больным — поскольку врачей съедали. Жизнь была страшной. Мы вынуждены были искать отходы по помойкам, питались последними кошками, которые еще жили в продуктовых магазинах — мне самому приходилось искать их. Вскоре и они закончились. До сих пор не могу понять, как мы выжили. Мой отец работал инженером на заводе, и поэтому мог добывать этиловый спирт, чайную ложку которого разводил нам с сестрой на стакан воды — средство работало как поддерживающий витамин. Дома мы делили выдаваемые крохи хлеба по весам: всем полагались разные граммы, и я, мальчишка, так озверел, что не позволял кому-то перевесить хлеб.