«Она является формой сопротивления катастрофам»: что происходит с модой в кризисах
Людмила Алябьева — культуролог и шеф-редактор журнала «Теория моды: одежда, тело, культура». Forbes Woman поговорил с ней о том, чем мода отвечает на тренды, как помогает сопротивляться катастрофам и почему разговор об одежде — это всегда разговор о чем-то большем
-Глянцевые журналы на протяжении XX века писали о моде и красоте в условиях войн и революций. С одной стороны, это создает мощный контраст, а с другой — показывает, что мода не оторвана ни от жизни, ни от политики. В этой связи моды и жестокой повседневности есть какие-то законы? Как она будет реагировать на кризис, вызванный «спецоперацией»*?
— Когда мы говорим «мода», мы далеко не всегда имеем в виду исключительно одежду, подиум и глянцевые развороты. Скорее это феномен, который в современную эпоху управляет всеми этими процессами и напрямую зависит от социально-политического и экономического контекста. Мода меняется и перестраивается в зависимости от тех обстоятельств и условий, в которых она существует. Чаще всего это символическое оформление каких-то серьезных сдвигов: реакция на войны и катастрофы выражается в стилистических, конструктивных изменениях и цветовых решениях.
Одновременно мы наблюдаем за тем, как одежные практики и повседневные ритуалы поддерживают нас в трудные времена. В одной из своих работ британская исследовательница Ребекка Арнольд приводит цитату из британского Vogue, публикации которого она анализировала. Я часто о ней думаю в последние месяцы. Во время Второй мировой войны в журнале вышел текст, в котором говорилось, что мода, хотя мы ее воспринимаем как нечто легкомысленное и эфемерное, в действительности — базовая потребность и «неотъемлемая часть развития цивилизации». Она является формой сопротивления катастрофам и помогает преодолевать сложности. И в лагерях, и во время войн и революций мы все же одеваемся — и таким образом заботимся о человеческом в себе.
Меня очень поддерживает эта идея из Vogue 1940 года и осознание исключительно гуманистической функции моды. Даже базовая забота о себе оказывается невероятным по силе инструментом поддержки и преодоления.
— Вы сказали, что мода становится символическим оформлением серьезных сдвигов. Как это происходит?
— К примеру, Французская революция 1798 года ввела в мужской гардероб брюки, которые до этого носили исключительно представители непривилегированных сословий, закрепив на вестиментарном (от лат. vestimentum — одежда. — Forbes Woman) уровне серьезные социально-политические сдвиги. Или возьмем недавний пример — маску, ставшую символом эпохи пандемии. Ношение масок оказалось нешуточным вызовом для мира, в котором наличие маски на лице за пределами маскарада почти всегда было связано с трансгрессивными практиками и очень часто криминализировалось и наделялось антисоциальными коннотациями. Защитные маски в очередной раз продемонстрировали нормализующую работу моды, когда предмет из одного поля (в случае с масками — медицинского) перемещается в поле модное, превращаясь в непременный атрибут модного образа.
И совсем про сегодня, когда многие из нас отменили любые заимствования из милитаристского модного словаря. С конца февраля я отложила в сторону любимые камуфляжные штаны и с тех пор ни разу их не надела. Нынешняя ситуация у многих людей отбивает желание носить вещи с прямой отсылкой к милитаристскому содержанию, потому что в мирное время это просто игра, безобидный элемент стиля, а сейчас уже выбор или какое-то заявление.
Теперь приходится каждый день отвечать себе на вопрос, насколько вообще уместен разговор о моде после 24 февраля. С другой стороны, мода, будучи цивилизующим механизмом и пространством эксперимента, предлагает, как мне кажется, идеальный контекст и повод для важных разговоров о большом и малом. Говоря о моде, мы всегда говорим о чем-то гораздо бóльшем, чем глубина декольте или длина подола. Для меня мода была и остается поводом говорить об инклюзии, гендерном равенстве, деколонизации — одним словом, о том, о чем в такие времена необходимо продолжать говорить с удвоенной силой.