Книга матери и ребенка
За последние год-два многие мои друзья издали книжки своих матерей. Это не совпадение и не мода, просто уходит время, а сыновьям самим уже вокруг 60
Они знали, кому дарить эти книжки. Сколько себя помню, я живу с любопытством к отношениям своих друзей с матерями. Сам я вырос без матери. Папа был мне и отцом, и матерью. У меня никогда не было зависти: что не дано — то не дано. Сам я, журналист, не успел записать воспоминания отца. Да что там, толком не расспросил его про собственных родителей и дедушек-бабушек. Всегда казалось: успею. Мои друзья умнее, предусмотрительнее. А может быть, мать, в принципе, более открыта и диалог с ней глубже, разнообразней.
Лошак
Конечно, я знал, что Стас Намин — он же Анастас Микоян, названный в честь деда — одного из руководителей СССР, председателя Президиума Верховного Совета Анастаса Микояна. Но спросить, почему псевдоним именно такой, много лет не приходило в голову. Потом появилась книга воспоминаний матери Стаса — Нами Микоян «Своими глазами с любовью и печалью…» и все стало ясно. Мама и посвятила книгу Стасу и его сестре Нине: «Дорогие мои, проходит жизнь, в которой главным для меня всегда была любовь к вам».
Жизнь каждой матери — это история страны, прожитая ею, ее родителями и ее детьми. В кругу знакомых Нами Микоян (ее муж Алексей Микоян был летчиком, генералом) были Берия, Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев и Примаков… Она вспоминает, как девчонкой вместе со Светланой Аллилуевой и сыном Берии — Серго подглядывали в оставленную между штор щелочку за ужином Сталина и Берии на госдаче в Гаграх. Но, видимо, чем выше в советской системе поднимались люди, тем чаще и безжалостнее давил их сталинский каток. «Летом 1937 года моего отца назначили заместителем председателя Совнаркома Грузии,— вспоминает Нами Микоян.— Он стал молчалив, замкнут. Как-то в конце октября с балкона я смотрела на улицу. Отец возвращался с работы, шел он медленно и задумчиво, заложив руки за спину под пальто. Такая у него была привычка. Больше на работу он не ходил… Вечером в ночь на 30 октября 1937 года отец позвал меня к себе. Мы сели на тахту. В углу стояли собранные вещи, бумаги, на столе лежало ружье. Он поцеловал меня и сказал: «Что бы ни случилось, верь в партию». Ночью я проснулась от оглушительного звука — это был выстрел: папа вышел на веранду, взял зеркало, чтобы не промахнуться, и выстрелил в себя».