Борьба за отжившие идеалы
Самая яркая примета неспокойного времени, в которое погрузился мир,— протестующие люди на улицах. Это происходит сегодня на разных континентах, не только в «проблемных» странах, но и во вполне успешных — запрос на перемены есть везде, и революции продолжаются. Книга под редакцией профессора ЕУ СПб Артемия Магуна «Будущее государства», вышедшая в августе в США, дает неожиданное толкование происходящему. Своими идеями автор делится с «Огоньком».
Магун*
Антиправительственные демонстрации, которые мы наблюдаем сейчас в Белоруссии, а ранее наблюдали во многих и многих других точках,— это не эксцесс, а данность современной политики. Строго говоря, современная демократия — это и есть демократия демонстраций. Термин придуман не мной, его еще в 1970-х годах очень удачно использовал израильский политический теоретик Амитаи Этциони; просто сейчас пришло время подумать, что он значит.
В ХХ веке демократию воспринимали как нечто, действующее через репрезентативные институты — парламенты: то есть считалось, что единый народ как-то транслирует свою волю через депутатов и политиков. Разумеется, такого в полноте своей никогда не было, но заявка на идеал мыслилась именно такой. Это было еще время, когда массы недавно получили право голоса и имели большой энтузиазм относительно своих возможностей, груз неудач отсутствовал. Но с 1970‑х годов ситуация в демократических странах начинает серьезно меняться.
Что значит сегодня, что государство демократично? Раньше это значило одно: в государстве сидят специально выбранные (и переизбираемые) люди, которым народ поручил реализовывать свою волю. Именно такая формула до сих пор отражена в большинстве Конституций. Я хочу ее проблематизировать и доказать, что даже как идеал она больше не имеет никакого отношения к действительности.
Сегодня демократия на практике связана с тем, что есть некий народ — «демос», который может подавать голос вне существующих институтов (спонтанно) и при этом избегать репрессий. Наверное, самый простой пример демократии демонстраций можно обнаружить во Франции. Политическая культура этой страны такова, что там каждый месяц происходят небольшие демонстрации, а каждые год или два — большие, но при этом государство остается, существует и длит себя, по крайней мере, с 1958 года, когда произошла последняя конституционная реформа (или 1968–1969 годов, когда режим пережил попытку революции). Если на улицы выходят «желтые жилеты», президент Макрон встречается с их представителями (главная проблема была в том, что долго не могли этих представителей найти, но потом получилось). Утверждается, что в стране идет гражданский диалог, и так далее.
Я не говорю, что с самими демонстрациями не борются. Я лично присутствовал недавно во Франции, когда толпу протестующих забрасывали гранатами со слезоточивым газом: французские полицейские очень жесткие. Местами пожестче российского ОМОНа. Но парадокс в том, что, подавляя демонстрации, западные либеральные демократии открыто не борются с их зачинщиками, даже напротив — стремятся побыстрее найти последних, чтобы вступить в диалог и ввести ситуацию в легитимное поле. Российская же ситуация зеркальна.
Парадоксальное государство
Нам довольно сложно понять, что современный мир парадоксален и имеет мало общего с классическими учебниками по политологии. Демократическое государство сегодня — это то государство, которое находится в постоянной конфронтации со своим народом. Раньше бы сказали, что уличные протесты, демонстрации — это признак сбоя в системе, сегодня все понятнее, что это и есть признак благополучия. Когда западные страны кивают в сторону России, говоря, что в ней мало демократии, на самом деле они имеют в голове идеал демократии демонстраций.
Иначе довольно сложно доказать, что в России мало демократии. Выборы проводятся, есть Конституция, которая формально выполняется. Какие могут быть претензии? Россия и та же Белоруссия воспринимаются как «плохие ученики» Запада, потому что мало учитывают улицу, что лишний раз свидетельствует: мы все (весь мир) живем в условиях господства такого государственного режима, где реальное участие народа осуществляется через уличное присутствие, а не парламентскую репрезентацию (буквально — «переприсутствие»).
Строго говоря, большинству западных стран переход к демократии демонстраций дался легко: уровень консенсуса и толерантности в обществе позволял не доводить дело до открытого конфликта. Бельгийско-британская исследовательница Шанталь Муфф породила даже теорию агонизма (от слова «агон» — состязание в Древней Греции), согласно которой есть «антагонистические демократии» (вроде России в 90-е годы) и «агонистические демократии» (вроде Франции) и есть консенсусные квазидемократии, где по всем важным вопросам форсируется единодушие (например, экология и т.д.). Причем первые обречены, третьи несвободны, а вторые — идеальны и жизнеспособны. Сейчас ситуация меняется в США, и это очень интересно: консенсус исчезает, сможет ли либерально-демократическая система выжить в условиях нарастающего партийного антагонизма, наложившегося на нарастающую демократию демонстраций?