«Невеликость жизни должна быть компенсирована величием державы»: зачем власти цензура
О том, что значит введение цензуры и отказ от свободы слова для современного российского общества, Forbes Life поговорил с социологом Алексеем Левинсоном, руководителем отдела социально-культурных исследований «Левада-Центра» (признан иноагентом)
«Левада-Центр» (признан иноагентом) проводит социологические исследования в масштабах всей страны с 1988 года. Интервьюерская сеть центра насчитывает более 100 региональных партнеров. Регулярный мониторинг общественного мнения сочетается в центре с аналитической работой. Алексей Левинсон, руководитель отдела социально-культурных исследований центра, рассказал Forbes Life о развитии механизма цензуры в современной России, формировании новой идеологии и о лояльности населения к власти.
— Можно ли утверждать, что за прошедший год в России сложилась система цензуры?
— Думаю, да. Цензура действует. Я не готов описать эту систему, но убежден, что она есть. А что, наверное, важнее, в этом убежден не только я, но и все жители нашей страны. Они думают, что цензура или есть, или должна быть. Но это не та цензура, которая действует в музеях, издательствах и театрах. В массовом сознании цензура — охрана благопристойности, защита нравственности от социального насилия, порнографии, педофилии. Я сейчас говорю о мнении людей, которые пользуются телевизором как основным средством получения информации. Они так же знают про интернет, но обращаются к нему чаще в бытовых и развлекательных целях. Одновременно они убеждены, что в интернете распространяется много всего вредного, от чего надо защищать детей и наших людей в целом. В этом смысле они даже надеются, что цензура есть.
— Почему вдруг такое массовое внимание к тому, что, например, происходит с директором Третьяковской галереи? Хотя даже среди посетителей музеев и театров (а это не больше 5% жителей крупных городов) мало кому известно, как зовут директора Третьяковской галереи. И тут в соцсетях поднимается широкая волна обсуждений, правильно ли такой-то или такая-то развивали вверенный им музей.
— Большинству населения действительно нет дела ни до того, что происходит в Третьяковской галерее, тем более в ее администрации, ни до того, что происходит в театрах. Эти проблемы беспокоят чиновничество и депутатов. У них собственные мотивы, потому что они поняли, что сегодня охранительная установка — главная. Есть сигнал: власть смотрит на культуру и медиа. И поскольку чиновники ловят этот сигнал, они проявляют рвение, ищут, кого бы, где бы выявить как нарушителя этих зачастую самоустанавливающихся правил.
Если выявили — считается, что это пойдет на пользу их репутации и карьере. Дело достаточно хорошо известное, особенно по истории нашей страны. Наверное, кто-то из депутатов и чиновников искренне думает, что устои общества могут быть поколеблены «неправильными» режиссерами, художниками и журналистами. Но не берусь даже сказать, какова доля этих искренних борцов.
На мой взгляд, важнее прийти к пониманию, почему с начала «спецоперации»* со стороны власти появилось такое сверхтрепетное отношение к событиям в символической сфере. Когда события мельчайшего масштаба, например, выход одного человека в одном городе с одним листком бумаги в руках воспринимается как что-то, несущее большую опасность, что необходимо пресекать. На борьбу с такими явлениями, которые могут считаться ничтожными, теперь направлены серьезные силы репрессивного аппарата.
Мы помним, как по улицам городов, Москвы в частности, ходили десятки тысяч людей, которые несли плакаты с прямыми обвинениями в адрес руководства страны или с какими-то издевательскими шутками. Такой острой реакции на это не было, как и никакого видимого потрясения общества. Власть эти демонстрации не поколебали. По сравнению с теми митингами сейчас вспыхивают только отдельные искорки — это одна тысячная от прежних событий, а на подавление, на искоренение таких мельчайших проявлений направлены куда большие силы и куда больше внимания.
Почему власть так опасается за свою ценностно-идеологическую облицовку или подоплеку? Получается, ценность символического представления о себе для нее возросла тысячекратно. Так возникает ситуация, когда люди получают тюремные сроки за действия, которым еще два года назад власть не придавала такого значения. Сейчас, когда идет «спецоперация», где участвует бронетехника, ракеты и другие виды оружия, источником опасности считаются чьи-то слова в интернете.
Чтобы предположить, что тексты в соцсетях могут нанести серьезный ущерб действующей армии, надо иметь хорошее воображение. Но теперь они приравниваются к пособничеству врагу или каким-то военным преступлениям. При этом не думаю, что если бы эти «фейки» остались безнаказанными, они действительно подорвали бы отношение россиян к власти или армии. На основании наших исследований я могу уверенно утверждать, что режим гораздо более устойчивый, чем это кажется людям, которые берут на себя функцию охранителей этой устойчивости. Результаты изучения мнений населения по отношению к верховной власти и армии показывают, что оно держится не на страхе, не на репрессиях и не на пропаганде.
— То есть карательный аппарат, цензура и пропаганда на самом деле ситуацией не востребованы?