Неаполь, похороны: отрывок из дебютного романа Элены Ферранте, впервые на русском языке
В издательстве Corpus выходит «Любовь в тягость» Элены Ферранте — роман о непростых отношениях с матерью, жестокости и ревности, написанный еще в 1992 году, но только сейчас переведенный на русский язык. Forbes Woman публикует отрывок
«Любовь в тягость» — первый роман Элены Ферранте, после которого она молчала 10 лет. Затем были «Дни одиночества», принесшие Ферранте номинацию на престижную премию «Виареджо», знаменитый «Неаполитанский квартет», номинация на Букеровскую премию, всемирная известность и множество домыслов (например, споры о том, насколько реальны ее имя и даже личность). Только сейчас первый роман писательницы выходит на русском языке. Его главная героиня, потеряв мать, пытается разобраться в своих отношениях с ней и отыскать в воспоминаниях детства истоки собственной неустроенности.
На похоронах я с удивлением поймала себя на мысли, что наконец‑то свободна от обязанности заботиться о ней, волноваться. По телу заструилось тепло, и между ног стало влажно.
Я шла в самом начале длинной вереницы родственников, друзей, знакомых. Обе мои сестры крепко прижались ко мне. Одну я держала под руку, опасаясь, что она вот-вот потеряет сознание. Другая вцепилась мне в плечо, словно не видя ничего вокруг от застилавших глаза слез. Я испугалась той неожиданной нутряной реакции своего тела, будто почуяв в ней угрозу наказания. Мои глаза так и оставались сухими: слезы не текли, а может быть, я просто не хотела слез. Вдобавок я оказалась единственной, кто произнес слова в оправдание отца, который не явился на похороны и даже не прислал цветов. Сестры не стали скрывать, что осуждают меня, и явно старались продемонстрировать собравшимся, что у них‑то достаточно слез, которые они готовы пролить и вместо меня, и вместо отца. Я чувствовала их молчаливые укоры. Когда процессия поравнялась на мгновенье с темнокожим человеком, который нес на плече несколько картин в рамах — на одном из холстов, развернутом в нашу сторону, грубыми мазками была изображена разнузданная цыганка, — я подумала: хоть бы сестры с родственниками этого не заметили. Картины написал отец. Возможно, в ту минуту он тоже стряпал что‑то подобное. Отвратительную цыганку продавали на улицах и ярмарках уже не один десяток лет, отец только и успевал штамповать копии, ради нескольких лир подчиняясь, как это всегда бывает, требованиям вульгарного вкуса мелкой буржуазии. Вот ирония жизни, словно нарочно подгадывающей моменты для встреч, расставаний, для обнажения застарелых обид — и теперь подстроившей так, что на мамины похороны явился не отец, но его пошлая картина, которую мы с сестрами ненавидим сильнее, чем его самого.
На меня навалилась усталость. С тех пор как я приехала в Неаполь, не было ни минуты передышки. С утра до вечера мы с дядей Филиппо, маминым братом, толклись в приемных мелких чиновников, занимавшихся бумажной волокитой, и пытались добиться от них ускорения хода дела, или же, отстояв длинную очередь, сами просили служащих устранить непреодолимые препятствия в обмен на солидные подарки. Иногда дяде удавалось добиться кое‑каких результатов, если он долго потрясал перед чиновниками пустым рукавом своего пиджака. Он потерял правую руку уже немолодым, в пятьдесят шесть лет, работая в цеху у токарного станка, и с тех пор нередко пользовался своей инвалидностью, чтобы добиться желаемого или поставить на место тех, кто насмехался над его увечьем: едва ли они понимают, что значит оказаться в подобном положении. Однако, как мы с ним убедились, обивая пороги чиновников, наилучшим средством достичь цели были все‑таки деньги, совсем теми людьми не заслуженные. Истратив немалые суммы, мы быстро получили все необходимые документы, а бесчисленные начальники — настоящие или мнимые — перестали чинить нам препятствия: похороны могли пройти по высшему разряду, и, что оказалось самым сложным, нам удалось добиться места на кладбище.