Набоковский корпус
Издательство Corpus готовит переиздание всех основных русских и английских произведений Владимира Набокова, планирует выпустить его неопубликованные и не переводившиеся на русский язык сочинения. Уже вышли в свет «Лолита» и «Камера обскура», далее последуют «Машенька», «Подвиг» и «Отчаяние». Редактирует эту серию, определяет и сверяет источники, вносит в тексты уточнения, составляет библиографические справки и примечания исследователь и переводчик Набокова, редактор и составитель полного собрания драматургии и полного собрания рассказов писателя, публикатор многих архивных материалов Набокова, лауреат премии Международного набоковского общества Андрей Бабиков — именно в его новом переводе Corpus в следующем году выпустит «Аду». По просьбе «Полки» Андрей Бабиков рассказал о своём подходе к работе над большим набоковским проектом.
Из множества удивительных перекличек и занятных отражений в долгой писательской жизни Набокова меня особенно трогает то обстоятельство, что первая и последняя подготовленная им книга названа одинаково: «Стихи». Первый сборник своих лирических опытов семнадцатилетний Набоков опубликовал в 1916 году в Петрограде, а последний, составленный им в 1976 году итоговый сборник вышел уже после его смерти, в 1979 году. Между этими датами — шестьдесят лет очень интенсивной писательской жизни и десятки изданий его книг, которые можно отнести к категории «прижизненных». Делятся они не только на русские и английские, относясь, соответственно, к его русскому и американскому периоду, — судьба их намного более прихотлива, чем кажется на первый и даже на второй взгляд. Читать и писать, причём сразу по-английски, по-русски и по-французски (в таком порядке), Набоков научился в царской России, в своих родовых имениях и петербургском особняке на Большой Морской, и усвоенное им в детстве классическое русское правописание оставалось для него неизменным, несмотря на его поздние спорадические попытки перейти на принятую в СССР орфографию.
Первая, эмигрантская часть его книг, написанных в 1920–40-х годах под псевдонимом В. Сиринъ, издавалась по-русски в старой орфографии, позднее несколько произведений было переиздано по новой орфографии. К примеру, «Защита Лужина», сначала изданная в Берлине в 1930 году, была переиздана в Париже в 1967 году в новой орфографии, однако «перевод» текста из прошлого в настоящее был сделан не вполне последовательно. Так, к примеру, «свэтер» (в журнальной публикации ещё более экзотический «суэтер») был изменён на современный «свитер» (хотя в более позднем ардисовском издании рассказов Набокова — по новой орфографии — снова встречается «свэтер»), но при этом почему-то сохранено написание слов «итти», «чорт», «Хольмс», «Бэкер стрит» и т. д. В нашей новой набоковской серии мы публикуем роман по этому изданию вместе с авторизованным переводом предисловия Набокова (подготовленным, как установил Майкл Джулиар, лучший библиограф Набокова, известным общественным и культурным деятелем эмиграции Арнольдом Самсоновичем Блохом), не публиковавшимся в двух самых полных собраниях сочинений Набокова, четырёхтомнике издательства «Правда» 1990 года и пятитомнике «Симпозиума» 1999 года.
Хотя не все современные читатели знакомы с прежними формами правописания и с набоковскими индивидуальными особенностями такового (включая своеобразие его пунктуации, отмеченное уже первыми эмигрантскими критиками), редактор, на мой взгляд, не вправе лишать их ощущения ушедшей эпохи, в которой жил и писал Набоков, представления о том, как звучала та или иная фраза, какие нормы были приняты, какие слова ещё не имели устоявшегося написания, и поэтому я стараюсь сохранить черты его русского слога, лишь незначительно корректируя его в русле той эволюции, которую сам Набоков проделал, готовя свои русские книги в поздние годы. Диковинно звучащие теперь слова «Фузияма», «джампер», «шелопай», «щиколка», «рукзак» (в советском пособии 1929 года «Снаряжение туриста»: «Нести палатку надо снаружи, сверху рукзака, где она укладывается скаткой и пристёгивается ремнями»), «счастие», «фамилья» и многие другие в 20–40-х годах были в общем употреблении, такое написание и произношение считалось орфографической и орфоэпической нормой.
Свои произведения, насыщенные иностранными, редкими или специальными терминами, Набоков публиковал без комментариев и предисловий (только в поздние годы он стал снабжать английские автопереводы своих русских книг предисловиями и библиографическими справками): в образованной эмигрантской аудитории сочли бы разъяснение таких слов, как «акрошкёры», «каше», «лоден», «бульдегом», «жеран», «ноншалантность», «несцимус», «газоем», «томбола» и т. п. насмешкой. Иное дело современный русский читатель Набокова, отделённый от его эпохи десятилетиями совсем другой культурной традиции, не владеющий французским, не имеющий привычки заглядывать в словарь Даля, не учивший в школе латынь. Ему могут показаться вовсе не лишними подготовленные мной переводы иностранных терминов, пояснения к редким или устаревшим словам и галлицизмам. Помимо антикварной лексики, у Набокова нередки русские выражения и обороты, столь же непривычные или тёмные для нынешнего читателя. К примеру, в «Защите Лужина» хвастливый Петрищев на балу восклицает: «Чего моя нога хочет!» — используя расхожее выражение купца-самодура из драмы Островского «Грех да беда на кого не живёт». Или в романе «Отчаяние» Герман между прочим замечает, что его жена была суеверна, и прибавляет: «Сухо дерево». Много ли современных читателей, ещё помнящих обычай постучать по дереву против сглазу, узнает здесь старинную поговорку «Сухо дерево назад не пятится»?