От Тегерана до Потсдама: большая дипломатия в конце Второй мировой войны
Как Сталин, Рузвельт и Черчилль преодолевали взаимное недоверие на пути к постъялтинскому миру. И почему дипломатия все равно закончилась холодной войной
Вторая мировая война стала не просто военным столкновением беспрецедентного масштаба — она превратилась в гигантскую лабораторию мировой политики, где в реальном времени испытывались на прочность принципы международных отношений, союзнической верности и послевоенного мироустройства. На фоне грохота танковых сражений и огненного вихря бомбардировок разворачивалась не менее напряженная битва дипломатических умов, где каждое слово, каждая пауза в переписке, каждый жест на переговорах могли изменить судьбы миллионов людей.
* Научный руководитель Института региональных проблем, доцент Финансового университета при правительстве РФ, кандидат политически наук.
В эпицентре этого дипломатического урагана оказалась «Большая тройка» — пожалуй, самая необычная и противоречивая коалиция в истории. Иосиф Сталин — мастер стратегии и жесткого реализма; Франклин Рузвельт — аристократ-визионер, балансирующий между идеализмом и прагматизмом; Уинстон Черчилль — последний рыцарь Британской империи, яростно защищающий ее интересы. Союзники внимательно наблюдали друг за другом, взвешивали, насколько сегодняшний партнер может стать завтрашним противником. Советская разведка докладывала о планах «Немыслимое», американцы скрывали Манхэттенский проект, британцы опасались советской экспансии в Европе, и все это сочеталось с беспрецедентной военной координацией, ленд-лизом и совместными конференциями.
Именно в этом парадоксальном контексте произошли три исторические встречи, определившие лицо XX века:
— Тегеран-1943 — где робкие попытки добиться взаимного доверия столкнулись с первыми серьезными противоречиями;
— Ялта-1945 — момент наивысшего единства и одновременно закладка мин замедленного действия под послевоенный мир;
— Потсдам-1945 — прощание с иллюзиями и начало нового, еще более опасного противостояния.
В данной статье мы попытаемся реконструировать сложнейшую дипломатическую партию, в которой каждый ход имел несколько уровней смыслов, за официальными протоколами скрывались личные симпатии и антипатии, а судьба мира решалась за коктейлем в Ливадийском дворце или во время прогулки по тегеранскому саду.
Глава 1. Миссия Гарримана
После нападения Германии на СССР Черчилль сразу предложил помощь, но Сталин хотел конкретики. В телеграмме от 8 августа 1941 года он поблагодарил за поддержку, но потребовал открыть второй фронт. Черчилль прямо заявил о невозможности такого решения, а Рузвельт обещал лишь расширение военного сотрудничества и программы ленд-лиза.
Сентябрь 1941 года. Немецкие войска рвутся к Москве, СССР несет колоссальные потери, а союзнические отношения висят на волоске. В этот критический момент в советскую столицу прибывает Уильям Аверелл Гарриман — специальный представитель Рузвельта. Его миссия станет поворотной точкой в истории антигитлеровской коалиции. В портфеле Гарримана лежит не просто дипломатическая нота, а личное послание президента США советскому лидеру, написанное в обход формальностей.
Основной тезис письма был следующий: «США полны решимости оказать СССР всю возможную помощь в борьбе с общим врагом». Это послание стало прорывом в ледяной стене недоверия и сформировало первую нить для полноценного сотрудничества. Рузвельт, мастер психологических жестов, понимал: чтобы завоевать доверие Сталина, нужен персональный подход. Именно эта миссия и возлагалась на Гарримана.
Первая Московская конференция стран антигитлеровской коалиции, проходившая с 29 сентября по 1 октября 1941 года, содержала не просто обмен любезностями. Гарриман, имевший полномочия вести переговоры от имени Рузвельта, согласовал первые поставки 1,5 млн тонн стали, 200 самолетов, 2500 грузовиков. Советский лидер, до этого воспринимавший западных союзников как «пособников Гитлера» из-за Мюнхенского сговора 1938 года, впервые увидел конкретные действия по поддержке Союза.
Но главным итогом стали личные отношения, завязавшиеся между Гарриманом и Сталиным. Американец, действуя как «дипломатический сапер», сумел заложить основу для будущего диалога, а позже вспоминал: «Сталин слушал внимательно, задавал острые вопросы, но в его глазах читалось: “Вы опоздали, но лучше поздно, чем никогда”».
А позже в официальном письме Рузвельту хозяин Кремля отметил: «Пользуюсь случаем, чтобы выразить Вам глубокую благодарность Советского Правительства за то, что Вы поручили руководство американской делегацией столь авторитетному лицу, как г. Гарриман, участие которого в работах Московской конференции трех держав было так эффективно».
Миссия Гарримана стала прологом к будущим встречам «Большой тройки». Уже в апреле 1942 года Рузвельт писал Сталину: «К несчастью, географическое расстояние делает нашу встречу практически невозможной в настоящее время. Такая встреча, дающая возможность личной беседы, была бы чрезвычайно полезна для ведения войны против гитлеризма. Возможно, что, если дела пойдут так хорошо, как мы надеемся, мы с Вами сможем провести несколько дней вместе будущим летом близ нашей общей границы возле Аляски».
Передача письма Рузвельта Сталину в 1941-м, казалось бы незначительная деталь, стала символом дипломатии нового типа — где личные отношения лидеров значили больше, чем протоколы.
Глава 2. Тегеран-1943: рождение «странного альянса»
Однако оставался главный вопрос: когда будет открыт второй фронт? Всем было понятно, что такое решение приведет к неминуемому поражению войск вермахта. По этому поводу была созвана вторая Московская конференция, на которой союзники после провала операции в Дьеппе 19 августа 1942 года отложили сроки открытия второго фронта. Черчилль заявлял, что не готов бросать своих солдат в мясорубку. В это время советские солдаты несли тяжелые потери.
Действия союзников порождали недоверие. Георгий Жуков вспоминал («Воспоминания и размышления», 1969 год): «Верховный считал, что англичане и американцы намеренно затягивают с открытием второго фронта, чтобы ослабить СССР».
Подготовка к Тегеранской конференции напоминала сложную шахматную партию, где каждый ход мог обернуться дипломатическим скандалом. Еще в мае 1943 года Рузвельт, стремясь к личному контакту со Сталиным, писал: «Направляю Вам это личное письмо с моим старым другом Джозефом Э. Дэвисом. Оно касается лишь одного вопроса, о котором, по-моему, нам легче переговорить через нашего общего друга. Г-н Литвинов является другим единственным лицом, с которым я говорил на этот счет. Я хочу избежать трудностей, которые связаны как с конференциями с большим количеством участников, так и с медлительностью дипломатических переговоров. Поэтому наиболее простым и наиболее практичным методом, который я могу себе представить, была бы неофициальная и совершенно простая встреча между нами в течение нескольких дней».
Очевидно, что неофициальное письмо говорит о тайном пласте отношений, не предполагающем присутствия Черчилля. 26 мая Сталин ответил Рузвельту: «Г-н Дэвис передал мне Ваше послание… Многое будет зависеть также от того, насколько быстрыми и активными будут англо-американские военные действия в Европе… Я согласен с Вами, что такая встреча необходима и что ее не следует откладывать».