Коллекция. Караван историйКультура
Вячеслав Чепурченко. Правила игры
Мое амплуа — молодой Валерий Ободзинский в сериале «Эти глаза напротив», хотя я и не одессит. Или, допустим, Яша-цыган из сериалов «Город» и «Гурзуф». Легкие солнечные, как их называют... ветродуи у меня очень хорошо, как мне кажется, получаются. И наоборот, не очень даются роли, в которых нужно быть спокойным и уверенным в себе. Любовь-то я играть умею, а вот уверенность — не очень. Таких персонажей чисто технически чаще всего проваливаю на стадии проб.
— Интернет содержит любопытные факты о вас. Например такие: якобы в театральный вы пришли случайно — однако на поступлении набрали самый высокий балл за всю историю факультета. (Вячеслав окончил театральный факультет Саратовской государственной консерватории имени Л.В. Собинова. — Прим. ред.) А с третьего курса получали именную стипендию Олега Табакова.
— По-моему, Интернет несколько преувеличивает. Допустим, высокий балл при поступлении набрал не один я. Именную стипендию получал, но как мне кажется, моей заслуги в том не было.
Я вырос в небольшом городе Камышине Волгоградской области. Мама, ее зовут Ирина Игоревна, по образованию преподаватель младших классов. Но к моему рождению она работала актрисой Камышинского театра — когда в него набирали труппу непрофессиональных артистов, прошла собеседование и ее взяли. Начинала с роли, условно говоря, «четвертого гриба в восьмом составе», а спустя одиннадцать лет уже играла одну из главных ролей в спектакле по пьесе «Три сестры».
С папой они развелись, когда я был еще маленьким. Мы с ним общались, тем более что жили почти по соседству. И сейчас общаемся: он приезжает в гости, помогает с внуками — у меня двое маленьких детей. Но воспитывала меня все-таки мама. И я благодарен ей, что хватило мудрости, сил, терпения вырастить мальчика, к тому же чрезмерно активного, воспитать меня ответственным мужчиной, уважающим женщин.
— Когда мама работает в театре, будущая профессия ребенка, как правило, предопределена. Так и с вами вышло?
— Абсолютно нет. Даже наоборот. В детстве и подростковом возрасте, бывая у мамы на работе множество раз, я никаких особых чувств к театру почему-то не испытывал. Ничего из того, что называют «театральной атмосферой» и «запахом кулис», которые я как актерский ребенок мог бы впитать с младенчества, не ощущал. Приходил, как, допустим, пришел бы в магазин, если б моя мама работала там продавцом. На кассе она сидит или выходит на сцену — и то и другое работа, ничего волшебного. Так мне казалось.
Самому нравилось участвовать в различных конкурсах и смотрах самодеятельности. Здесь присутствовала определенная хитрость. Когда кто-то из педагогов ходил по классам и говорил, мол, готовим мероприятие к такому-то празднику, номер уже придумали, нужны ребята на подтанцовку и спеть — я вызывался первым. Дело в том, что на время репетиций освобождали от уроков. А как раз учиться я очень не любил.
Не был хулиганом, просто не считал нужным тратить время на образование. Не думал ни о будущем, ни о чем. Мне просто весело жилось. Поплавать в речке, побегать с друзьями по крышам гаражей — вот это было мое. На стройке упал — ногу сломал, пришлось с полгода скакать на одной, ну и ничего. Зажила, сняли гипс, побежал дальше. Таким я был человеком, и как мне кажется, таким остаюсь поныне.
Поэтому с огромным удовольствием и участвовал в прошлом сезоне проекта «Ледниковый период» — да, там я оказался в родной стихии. Не в том смысле, что моя стихия лед, но это мое — прыгануть, сальто сделать...
В девятом классе занимался в кружке МЧС. Мы вязали узлы из веревок, бегали по лесу, осваивая спортивное ориентирование. В какой-то момент рассматривал для себя будущую профессию эмчеэсовца. Но я по сути своей не военный человек. Это ведь особый склад характера, а я со своей гиперактивностью навряд ли сумел бы существовать в условиях жесткой дисциплины. Мне надо бежать и скакать — на смотр самодеятельности, на гаражи, куда ветер понесет.
Ближе к концу школы стал прикидывать, куда бы все-таки поступать — и не потому что очень хотелось получить высшее образование, просто нужно было как-то определяться с дальнейшей судьбой.
— Мама не предлагала варианты? Например в юридический — стабильная профессия? Не говорила: «Учись лучше»?
— «Учись лучше» говорила, «идти в юристы» не предлагала, она же прекрасно знала своего сына — я бы не поступил, да и душа не лежала.
Мама, надо сказать, ко времени моего окончания школы вышла замуж, у меня появился отчим и чуть позже родился младший брат. А я стал взрослым. Так что предстояло самому теперь нести ответственность за себя.
Когда понял, что с аттестатом, полным троек, выбор учебных заведений у меня невелик, слегка приуныл. К счастью, мама сказала: «В Саратове есть театральный факультет, и в этом году курс набирает очень хороший мастер». Я подумал, что Саратов далековато, конечно, — от Камышина около двухсот километров, но в общем почему бы и нет. Отвез документы, в положенное время пришел на экзамены.
— Поете? — спрашивают экзаменаторы.
— Пою.
Что-то спел.
— Танцуете?
— Да!
Показал несколько танцевальных па. Потом почитал стихи, прозу, басню, и меня взяли.
Достаточно прозаично вышло. Обычно в театральных институтах в регионах много абитуриентов-девочек. Мальчиков, наоборот, не хватает, и если пришел адекватный, более-менее смазливый, берут. Так вышло и в моем случае.
Поэтому когда пишут про какие-то невероятные баллы, которые я будто бы набрал при поступлении, мне становится неловко. То же самое было, когда на «Ледниковом периоде» профессионалы говорили про мой «кораблик». Что ни у кого из начинающих он не получается, а я, абсолютно без опыта на льду, взял и сделал почти с первого раза.
Похвала показалась мне незаслуженной. Потому что одно дело, когда долго и трудно чего-то добиваешься, и совсем другое, если — раз! — и достиг. Ты совсем иначе это оцениваешь и ничего сверхъестественного в своем достижении не видишь.
С якобы «самым высоким баллом при поступлении» я не чувствовал и не чувствую себя никаким рекордсменом. Просто делал то, что умею и люблю.
— Но именную стипендию Олега Табакова, который был, к слову, уроженцем Саратова, «за красивые глаза» точно не вручают.
— Об этом тоже у меня не было мыслей. Мне нравилось придумывать капустники, заниматься актерским мастерством, фехтованием...
Когда с горящими глазами выполняешь дело, которое нравится, все получается достаточно легко. Вечером приходил в общежитие, в котором жил, ложился спать. День закончен, а новый еще не начался, чистая голова — сами собой придумывались сюжеты для этюдов. Я проваливался в сон, и где-нибудь в час ночи просыпался с точным пониманием, как буду этот этюд показывать. То есть мозг функционировал в почти круглосуточном режиме, кипел.
Однажды на сцендвижении мы учили «фляк», есть такое упражнение, одно из базовых. У меня он полтора месяца не получался. И вдруг так же ночью, почти одномоментно, пришло понимание: так вот же как нужно!
Еле дождался утра, доехал на автобусе до академии, пораньше, пока не начались занятия, зашел в репетиционный зал, положил мат, сделал «фляк». Первый раз с небольшими неточностями, на второй практически идеально.
При этом ведь общеобразовательные дисциплины — философия, английский и остальные, как и в школе, пролетали мимо меня. Но и с ними серьезных проблем не возникало, потому что если с профильными предметами у меня все было более чем в порядке, то на непрофильные педагоги закрывали глаза, они же видели, как я горю именно профессией.
Мастером курса у нас был Александр Григорьевич Галко. Он в свое время играл на сцене Саратовского театра драмы, в каких-то спектаклях — вместе с Олегом Павловичем Табаковым. Они дружили, Олег Павлович высоко ценил Александра Григорьевича как актера и педагога.
Галко воспитал не одно поколение талантливых учеников. Каким я был в Камышине и каким стал после академии — будто два разных человека. Почти целиком это заслуга Александра Григорьевича.